Читать книгу "Братья. Книга 2. Царский витязь. Том 1 - Мария Семенова"

Он казался ещё приземистей и толще прежнего. «Или это я вырос?..» Чувство, что сейчас разразится выволочка, уходило с трудом.

Некоторое время шли молча. Ознобиша смотрел, как пугливо озирался Галуха, и не знал, что сказать. «На новой службе поздравить? Только, будь она в радость, выбежал бы меня догонять?»

– Ты вспоминаешь, как я ругал тебя за ослиную глотку, – с горькой обидой выговорил попущеник.

– Иногда вспоминаю, – улыбнулся Ознобиша. – Ты был прав, петь я так и не научился.

– Теперь с тобой благосклонность праведного…

– А с тобой разве нет?

Галуха нахохлился, пряча лицо от сырого ветра. Помолчал ещё и решился:

– С год назад я почувствовал, что устал от неприкаянной жизни. Увы, творец созвучий без покровительства сильного обречён на нищую долю. Я приехал в Выскирег, надеясь послужить праведному, знавшему меня ещё прежде Беды. Восславить храбрость деяний… выходы царские украсить…

Он содрогнулся.

– Оказалось, Меч Державы предпочитает звон оружия всем иным звукам? – предположил Ознобиша.

Галуха остановился:

– Не в том дело, райца третьего сына. Я знал, на что шёл. Мой дар обретения песен давно подёрнулся пеплом. Для доброго покровителя я бы до конца дней возвещал смену стражи и не жаловался на судьбу… Мартхе, я бежал от страха, которым наказал меня Ветер, но доискался лишь худшего.

– Праведный Гайдияр суров с тобой? Чем ты провинился?

А сам облизнул внезапно пересохшие губы.

– У Ветра, – сказал Галуха, – я отдувался хотя бы за собственные грехи, у праведного – за чужие. Я словно приговорённый, которого назавтра казнят, и так каждый день! Помоги, Мартхе, прошу! Замолви словечко наследнику. Верно, я был с тобой когда-то неласков…

– Я райца.

Голос попущеника дрогнул:

– Выручи, Мартхе. Эрелис любит тебя.

Ознобиша привык быть листком, катящимся по воле злых бурь. И вот его речи обрели вес. Повисли серебряной тяжестью на груди. Он повторил словесный образ, унаследованный от предтеч:

– Правдивый райца ни для кого не просит кар или благ. Райца лишь предлагает государю память, хранящую установления и деяния всех времён.

«И подавно не встаёт между праведными. Или это я по трусости не решаюсь пытку остановить? Несудимого обрекаю?»

Галуха совсем повесил голову. Сломанная кость выправляется, сломанная душа только никнет. Ищет опоры, но, даже нашарив, удержаться не может. Он пробормотал, глядя под ноги:

– Я поклонился зрелому государю, уверенный, что выбрал наверняка. Знать бы мне, кто обретёт истинную силу… Да ещё так скоро…

Надолго отлучаться из расправы ему не следовало. Мало ли какая служба занадобится Гайдияру! Свистнуть в дудку, полагая меру воинскому занятию. Стукнуть в било, призывая отроков к трапезе. Галуха остановился.

– Он стал было думать на меня из-за площадной песни. Я умер от страха, но он посмеялся! Сказал: да разве есть в тебе тот огонь?

Повернулся, побрёл назад. Рогожный куколь съехал с головы, неживые кудри забило снегом. Ознобиша смотрел, как он уходит, сутулый, беспомощный, постаревший.

Коряжинское срамодейство

Ознобиша успел полюбить Злата. Славный был малый. Надёжный. Во всяком случае, шегардайских царят ничем не подвёл. Так вот. Если сопоставить пригульного Коршаковича ножу, уехавшему подарком в Чёрную Пятерь, нынешний зарукавник получался сущий царевич Аодх, каким тот мог вырасти, оставшись в живых. Даже клинок на руке Сквары был ему не чета.

Переданный кузнецом через месяц и два дня сроку, он превзошёл все ожидания Ознобиши. Недоучка воинского пути кое-что понимал в оружии короткой и длинной руки. Ножевщик, подогретый ревностью к дикомытам, дедовской наковальни не посрамил.

Сквозь чёрный лёд клинка протаивали дождевые, туманные вереницы теней. По голомени брели призраки письмён, почти готовых к прочтению. Бережная чеканка совлекла с них последний покров. Тоненький золотой луч бежал вдоль обушка. Повторял, чуть-чуть подправлял булатные завитки.

ЧЕСТИ ВВЕРЯЮСЬ.

Ветер не приказал Владычицу помянуть. Ознобиша мысленно поставил себя на место хитрого котляра. Правосудная всякой чести прибежище и исток, почто всуе тревожить!

– Может, себе купишь ножичек, правдивый райца? – осведомился кузнец. – Вот, смотри, какие у боярских детей ныне в обычае!

Клинки загибались маленькими серпами. Такие не секут кожу и плоть – лезут в тело, причиняя увечья. Оружие верящих стали, а не собственной руке.

«Лихарю такой заказать. Да с надписью про кривой путь котла…»

– Спасибо, делатель. Я не сын боярский.

Он был всего лишь один из немногих, кому в царских палатах дозволялся скрытый нож. Последний заслон Эрелису, если остальные падут. «Коготь из тела поди запросто выдерни, а враг может быть не один…»

Сполна расплатившись, Ознобиша обернул драгоценное лезо шёлковым лоскутом, спрятал в кожаную шкатулку. Быстрым шагом достиг книжницы. Взялся за подложную ручку скрыни. «Кому Ветер отдаст? Сквару стенем делает, наградить хочет?»

Толстые гранёные звенья жгли пальцы.

Он положил коробочку с ножом на «Умилку Владычицы». Чувство было как в том последнем зимовье. Отец с матерью ладят ночлег, предвкушают встречу назавтра. А из-за сосен, сопровождаемый Лихарем, сквозь розовые сумерки идёт Ветер. И уже понятно: отныне имеет значение только его воля. Только она.

Ознобиша запер сундук и ушёл, чувствуя лопатками тяжёлый взгляд из стены.

– Забрали, – сказала царевна.

Они с двух сторон заглядывали под крышку, осенённую хвостами жар-птиц. Неприступный тайник оборачивался ловушкой. Празднично-страшноватые игры в тайные знаки и забытые грамоты – кровью, смертью, щупальцами тьмы.

– Дальше читать будем? – спросила Эльбиз. – Или, может, домой?

«Холод и страх не пустим в сердца…» Ознобиша молча вытащил пачку неразобранных записей. Поставил светильник, устроился на низкой скамеечке.

– Тебе что, вовсе не боязно? – шёпотом удивилась царевна.

«Правдивый Анахор, оставивший мне служение, принял огненную смерть вместе с государем Эдаргом… а я от вручённого дела отскочу при первой тревоге?»

– Сама, – спросил он, – всё ли слушаешь, что боязнь присоветует?

Эльбиз села по ту сторону скрыни. Выложила на донце бочонка траченные плесенью листы. Покосилась на Ознобишу:

– Ты ничего не записываешь…

Ознобиша легонько ткнул себя в грудь:

– Всё здесь. – Подумал, сознался: – Мнится уже, берёсты в подголовнике и те без спросу кто ворошил. Ты многим, кроме дядьки, сказывала, чем тешишься? Харавонихе? Девкам сенным?..