Читать книгу "О красоте - Зэди Смит"

Говард был далек от пресыщенности. Он приподнялся и, обхватив жену, покрепче прижал к себе. «Прости, что так быстро», — сказал он, но она последовала за ним через пару секунд, одновременно с его последними содроганиями. Говард опустил голову на ковер и лежал, бурно дыша. Кики медленно сползла с него и села рядом, скрестив ноги, словно большой Будда. Он по обычаю протянул к ней ладонь, ожидая ответного прикосновения. Она не шевельнулась. Потом со словами «о Боже» схватила с кушетки подушечку и уткнулась в нее лицом.

Говард не растерялся.

— Ну, что ты, Кикс, это ведь хорошо. Тебе тяжело, я знаю. — Кики еще глубже зарылась в подушку. — Но я не хочу жить без… нас. Ты человек, которого я… Ты моя жизнь, Кикс. Была, будешь и есть. Не знаю, как еще тебе об этом сказать. Ты моя, ты есть я. Мы оба это знаем, и этого не изменить. Я люблю тебя. Ты моя, — повторил он.

Кики глухо сказала в подушку:

— А я теперь сомневаюсь, что ты по-прежнему мой.

— Что? Не слышу.

Кики подняла голову.

— Говард, я люблю тебя. Но мне не нужна вторая молодость. Моя молодость прошла. Мне за тобой, как прежде, не угнаться.

— Но…

— У меня уже три месяца не было месячных, ясно? Я постоянно срываюсь, психую. Мое тело говорит: представление окончено. Так оно и есть. Я не стану ни худее, ни моложе, моя жопа скоро отвиснет до земли, если уже не отвисла, и я хочу, чтобы рядом со мной был тот, кто меня настоящую и в таком виде разглядит. Душа-то моя не изменилась. Но чем выслушивать попреки и насмешки за свой внешний вид, лучше быть одной. Не хочу, чтобы меня презирали за то, что я уже не та. Да и ты не тот, Говард. Я бы предпочла бережно хранить уважение к прошлому, к тебе, тогдашнему и теперешнему, но тебе этого мало, тебе подавай новенького. Я новой не стану. Малыш, мы славно прожили вместе. — Обливаясь слезами, она взяла его за руку и поцеловала в ладонь. — Тридцать лет, и почти все по-настоящему счастливые. Это целая жизнь, это невероятно. Редко у кого так бывает. Но, знаешь, может быть, теперь этому пришел конец? И все позади…

Говард, тоже плача, сел и придвинулся к жене. Обнял крепкое нагое тело. И шепотом стал умолять (и с наступлением темноты получил согласие) о том, о чем всегда молят люди: дай мне еще немного времени.

11

Наступили весенние каникулы, яблони усеяли розовые и фиолетовые почки, в пасмурном небе виднелись оранжевые прорехи. Пока еще стояли холода, но в сердцах веллингтонцев поселилась надежда. Приехал Джером. Ни к чему ему Канкун, Флорида, Европа. Он соскучился по родным. Чрезвычайно этим тронутая, Кики взяла его за руку и увлекла в холодный сад показать, какие там произошли перемены. Однако ею руководили не только садоводческие порывы.

— Хочу, чтобы ты знал, — она наклонилась и выдернула сорняк из розовой клумбы, — мы всегда поддержим твой выбор, каким бы он ни был.

— Хм, — съехидничал Джером, — красивый эвфемизм, мамочка.

Кики выпрямилась и беспомощно поглядела на сына и золотой крестик на его шее. Что еще тут скажешь? Это его путь, не ее.

— Шучу, — успокоил ее Джером. — Премного благодарен. Кстати, это взаимно. — И он одарил мать таким же взглядом, каким она смотрела на него.

Они сели на скамью под яблоней. Снег съел краску, подточил дерево, и скамья расшаталась. Сидеть приходилось балансируя. Кики хотела поделиться с сыном своей большой шалью, но тот отказался.

— Я хочу с тобой кое о чем поговорить, — осторожно сказала Кики.

— Мам, да знаю я, что бывает, когда мужчина засовывает свою штуковину в женщину.

Кики легонько пнула его в лодыжку и ущипнула за бок.

— Это касается Леви. Знаешь, в твое отсутствие ему не с кем… Зора совсем его не замечает, а Говард обращается с ним, как с куском — не знаю — лунной породы. Я за него переживаю. В общем, он прибился к таким — ну, видел, наверное: ребята с Гаити, из Африки, торгуют на улицах, скорее всего, спекулируют.

— Это законно?

Кики поджала губы. Леви был ее любимчиком, и, чтобы он ни вытворял, она всегда находила ему оправдание.

— Понятно, — сказал Джером.

— А что тут слишком уж незаконного?

— Мам, действие бывает либо законным, либо нет, без вариантов.

— Да, но это не… Плохо то, что он слишком ими восхищается. Да и нет у него в последнее время других друзей. А с этими Леви может быть интересно по самым разным причинам. Кстати, он увлекся политикой. Чуть не каждые выходные раздает на площади листовки Группа поддержки гаитян. Сейчас он тоже там.

— Помощи гаитянскому населению?

— Повышение зарплаты, прекращение несправедливых арестов — много пунктов. Говард, конечно, раздувается от гордости, а толком и не задумался, что за этим стоит.

Джером вытянул и скрестил ноги.

— Я с ним согласен, — нехотя признался он. — Что в этом плохого?

— Плохого-то, наверное, ничего, но…

— Что «но»?

— А тебе не странно, почему он так печется именно о гаитянах? Мы ведь не с Гаити, он там никогда не был. Полгода назад он даже не смог бы найти этот остров на карте. Это увлечение… какое-то оно случайное.

— Леви все делает случайно, мама. — Джером встал и принялся ходить вокруг, чтобы согреться. — Пойдем в дом, холодно.

Они торопливо направились к дому, ступая по чавкающим кучам цветков, сбитых ночью с деревьев сильнейшим ливнем.

— Все-таки немного походи с ним, ладно? Обещаешь? Он ведь если чем увлечется, так… Сам знаешь. Боюсь, вся эта наша домашняя лабуда несколько выбила его из колеи. А у него важный год в школе.

— Кстати, о лабуде. Как ты? — спросил Джером.

Кики приобняла его за талию.

— Честно? Чертовски тяжело. Никогда еще так трудно не приходилось. Но Говард, надо отдать ему должное, действительно старается. Да-да, — заверила она, увидев на лице Джерома сомнение. — Знаю, Гови бывает невыносим, но мне он по душе. Я не всегда это показываю, но…

— Да, мама, я знаю.

— Обещай походить с Леви, а? Побудь с ним какое - то время, узнай, что с ним происходит.

Джером по привычке машинально угукнул, думая, что выполнит просьбу как-нибудь потом, при случае, но, едва они вошли в дом, мать обнаружила свое истинное лицо.

— Да, он сейчас там, на площади, — сказала она, будто в ответ на вопрос Джерома. — А бедняжке Мердоку пора гулять.

Оставив в коридоре нераспакованный багаж, Джером повиновался. Взял Мердока на поводок, и они отправились на приятную прогулку по знакомым местам. Удивительно, но Джером был счастлив вернуться домой. Три года назад он был уверен, что ненавидит Веллингтон: эту его замкнутость на себе и оторванность от действительности, эту обеспеченность, нравственную расслабленность, все это скопище духовно инертных лицемеров. Но подростковый фанатизм поугас. Веллингтон превратился в отрадный сказочный край, и он с радостью называл его своим домом. В этом поразительном месте никогда ничего не менялось. Но сейчас, в преддверии последнего университетского года и смутного будущего, именно это Джерома и восхищало. Покуда Веллингтон остается Веллингтоном, можно отваживаться на любые эксперименты.