Читать книгу "Душа для четверых - Ирина Родионова"

они надеялись в этот миг, что весной жить станет легче.

…Палыч ждал их на обветшалых задворках улицы: всюду слякоть, лужи и грязь, но по воде скачет солнце, горячее, от него краснеют ладони и щеки, и даже унылый городок кажется зарумянившимся, улыбчивым. До того времени волонтеры бродили по городу, хохотали, топали ботинками в лужах, как дети, купили бутылку газировки на всех (и маленькую стеклянную баночку с гранатовым соком для печально-улыбчивой Маши), гоняли голубей, терли тополиную кору… Галка заметила, что на экране блокировки у Кристины стоит фотография сына – вместе с тем, как Кристина бережно приглаживала на макушке у Шмеля темные волосики, это что-то да значило. Галке, самой желчной и невыносимой, казалось, что Кристина ведет себя как в клетке: рано или поздно рванется, погнет прутья и выберется на свободу, и тогда не поздоровится всем. Или же она и вправду стала мягче?.. Пусть хотя бы у нее все получится.

Палыч вел их то за гаражами, то по раскисшим тропинкам, по разбухшим поддонам и кускам выгоревшего линолеума; по дуге обходил помойные баки, подныривал под отогнутую сетку-рабицу. Галка, которая впервые оказалась в этом районе, сразу почувствовала неладное, но не стала делиться подозрениями. Кристина по телефону талдычила что-то матери (кажется, о температуре воды и чайных пакетиках с чередой – их сначала следовало заварить в кипятке и лишь потом сливать его в ванночку), Маша жевала сушку с виноватым видом, будто сушка эта теперь шла следом и колола ее то в бока, то в поясницу, и только Дана молчала, погруженная в себя. За хохотом и болтовней они будто скинули каждая по грузу, отвлеклись, снова стали молодыми и беспечными, но молчание возвращало им мысли, ненадолго зависшие в теплом воздухе.

Возвращало оно и Галкину маму.

– Пришли. – Палыч остановился перед лавочкой без спинки: сплошь облезлые за зиму дощечки, прежде яркие, красно-желтые. Постоял, словно не пускало его что-то. Добавил: – Третий этаж.

Сумка с пергаментом-планшетом и стеклянной банкой у него на плече виделась неподъемной – Палыч весь перекашивался, одной стороной тянулся к земле, того и гляди упадет, утонет в мути из талого снега.

– Почему свиток? – вырвалось у Галки. – Можно же что угодно выбрать.

Палыч замешкался:

– Люблю, понимаешь ли, старину. Разве по работе моей не видно?

– Видно, – хмыкнула Галка. – А вы разве не пойдете?

Палыч резко дернулся, кивнул ей, погладил рукой голову, успокаиваясь. Первым пошел к домофону.

Квартира оказалась однушкой, это всегда счастье: чем меньше квадратных метров для уборки, тем больше времени останется на общение и разбор памятных вещиц. Квартира была полна чужих воспоминаний, обрывков памяти, мелочей и мебели – тоже плюс, значит, с пустыми руками они не уйдут, хоть белый короб и остался у Даны в гараже. Ее мать подумывала продать бесполезный гараж и заодно отцовскую колымагу, но Дана экстренно учила билеты по вождению и грудью стояла за старенькую боевую «шестерку».

Гараж оставался лишь ее местом, надежным убежищем, пристанищем для души.

На этом плюсы праздничной, поствыставочной квартиры заканчивались. Стоило распахнуться входной двери (обитой липковатым старческим дерматином с позолоченно-зелеными кнопками), как в ноздри шибанул знакомый запах: трухлявая мебель, залежи пыли и желтой бумаги, испорченные овощи на подоконнике; вонь и теснота…

Галка застонала в голос, к ней присоединилась чихающая Кристина.

– Опять свалка!

Галка так надеялась, что квартира после огромной Кристининой мечты, ради которой (и ради сохранения памяти своих подопечных, конечно) они столько перебрали, столько выбросили и столько оставили на масляных пыльных полках в гараже, будет уникальной, что стало и обидно, и жалко… Сродни предвкушению новогоднего волшебства: стоишь такой, в бантике и с бенгальским огнем в руке, смотришь в окно, за которым вот-вот мелькнет седобородый волшебник, а за стенкой дерутся пьяные соседи, мама дремлет под пледом, потому что поздно вернулась с работы, достала с вечера приготовленные оливье и селедку под шубой, а от шампанского ее совсем развезло… Ни волшебства, ни праздника. Галка в такие моменты приклеивалась к кухонному окну, смотрела на чужие салюты и объедалась конфетами из школьного подарка, а потом прятала фантики на дно мусорного ведра, чтобы мама утром не устроила выволочку.

Мама…

Она сама. Мысли приходили все чаще и чаще.

– А вам все чистенькое и прибранное подавай, – заворчал Палыч каким-то тихим, почти неразличимым голосом, словно домовой.

Закрыл дверь, вдохнул полные легкие, постоял, разглядывая то наваленные в углу ботинки, то вязанный из старых ниток половичок.

– Было бы так, вас бы и не звали. Разувайтесь давайте, не топчите.

– Так все равно нам мыть, – фыркнула Дана, но мокрые ботинки сняла и даже влажные носки в них сунула, оставшись босиком.

– Зато сколько памяти, – почти в восхищении пробормотала Маша, которая уже заглянула в единственную комнату.

– Ага, даже слишком много на нас. – Кристина протолкнула ее в зал и вошла следом.

Галка ненавидела такие квартиры: захламленные, заваленные сломанной или расшатанной мебелью, никому не нужным изодранным тюлем, смотанным в тюки и перевязанным бечевкой (выбросить-то жалко); с подшивками эротических газет или народными рецептами в брошюрах на тонкой дешевой бумаге в секретерах и мебельных стенках, где из каждого шкафа потоком низвергалось все, что годами, десятилетиями напихивалось и утрамбовывалось, копилось, хранилось… Тут не было грязи, присущей квартирам стариков, когда под подушкой находились очистки от колбасных кругляшей, а пятна разлитого у плиты кефира подергивались зеленой корочкой плесени, нет. Здесь просто было все, что удалось нажить одному человеку, неизвестно зачем оставленное, сложенное друг на друга, наваленное впопыхах. Потом разберемся, ведь главное, что лежит.

Палыч стоял в дверном проеме, Кристина выуживала из хрустального блюдца связку перепутанных, завязанных узлами янтарных бус, Маша откапывала среди журналов и бумаг черно-белые фотографии с измахраченными краями. Дана нашла сальные стоптанные тапки.

Квартира давила. В ней не было воздуха, не было света – ранняя весна не пробивалась, и хотя за окнами деревья щетинились колючими, безлиственными ветвями, тут уже стоял предвечерний полумрак, и пришлось зажигать пыльную люстру. Слабые лампочки не сильно помогли разогнать тени по углам – потому что углы были завалены одеждой, свернутыми коврами, журнальными вырезками в рамках, ящиками из-под рассады, мешками с землей (землю-то зачем хранить?!), пустыми банками из-под кофе, коробками из-под чая, сметанными баночками и…

У Галки зарябило в глазах. Ей хотелось уйти, выйти покурить в подъезд, там пахнет кошачьей шерстью и лужицами грязной воды с их ботинок, но там проще, там нет такого столпотворения вещей, где каждая кричит: посмотри на меня! Я, я особенная, меня с восьмидесятых хранили в этом углу, я