Читать книгу "Пятый всадник - Александр Харыбин"

– Я думаю, штук пятнадцать должно хватить, – решил он, заканчивая отсчитывать пельмени в кастрюлю. Помешав их ложкой, поставил кастрюлю на конфорку и разлил еще по полрюмки.

– Видишь, – произнес он, опрокинув в рот содержимое рюмки и закусив кусочком лимона, – мы с тобой вроде как родственные души. Оба потеряли близких людей.

Я захотел, было, возразить на это. Ведь несчастный случай и зверское убийство – совершенно разные вещи. Но вовремя одумался и промолчал.

– У меня часто бывает такое ощущение, что они не умерли совсем, – продолжал Профессор, – хотя прошло уже больше пяти лет. Все время, кажется, что они наблюдают за мной. Иногда бывает так, что собираешься что-то сделать, но вдруг подумаешь, что они такой поступок могут не одобрить, и приходится давать задний ход.

Я согласно кивнул головой, сказав, что испытываю похожее ощущение.

– Я вот думаю иногда, что люди на самом деле не умирают, а просто переходят в другую форму материи, в другое измерение, – произнес он, отрешенно глядя куда-то в сторону.

Я не смог скрыть недоуменного взгляда. Слова Профессора изумили. Мне казалось, что такой образованный и умный человек не может верить во всякий бред типа загробной жизни. Хотя наверняка эта вера для него явилась простой защитной реакцией. Чтобы не сойти с ума от горя. Я бы после гибели Машуни тоже с большим удовольствием поверил бы и в загробный мир, и в бессмертие души, но мое образование не позволяло этого сделать. Я промолчал, надеясь, что Профессор моего взгляда не заметил. Хочет верить человек – пусть верит. Это его личное дело. Хотя лет пять назад стал бы, наверное, с пеной у рта доказывать свою правоту.

– Ты же знаешь, – спросил Профессор, – что такое волна де Бройля?

За долгое время общения с ним я привык к его манере перехода к новым темам разговора, но все равно не переставал ей удивляться. Хотя обычно такие переходы были совсем не случайны. Очень часто они означали начало доказательства выдвинутого тезиса. Просто с неожиданной стороны. Услышав про волну де Бройля, решил, что это должно быть связано с темой нашего разговора, но пока не мог понять – как именно.

– Разумеется, – ответил я, кивнув.

– Вот, представь, – он протянул перед собой руку, при этом, то сводя вместе, то снова разводя большой и указательный палец, – летит электрон. Он то появляется, то опять исчезает, в соответствии со своей длиной волны де Бройля.

Я следил за движениями его пальцев, словно за руками фокусника.

– Теперь смотри, – Профессор свел пальцы вместе, – электрон исчез. Где он сейчас находится?

– Согласно принципу неопределенности Гейзенберга, мы это можем сказать только приблизительно.

– Вот видишь, ты можешь сказать приблизительно, а я говорю точно – его нет нигде! – с этими словами он показал мне пустую ладонь.

– Как так нигде? – удивился я.

– А вот так. Когда он проходит узел, то его просто нет.

Мне всегда понятие о волновой природе частиц казалось абстракцией, придуманной с целью получить хоть какие-то объяснения противоречивым экспериментальным данным. Я озвучил эту мысль, выразив заодно сомнение в том, что электрон на самом деле исчезнет.

– Нет, – возразил Профессор, – это не абстракция. Раньше думали, что волновой эффект – следствие статистической экстраполяции принципа неопределенности. Но не так давно была получена дифракция единичного электрона. Наблюдался также еще один интересный эффект. Частица проходит сквозь очень тонкую преграду только в том случае, когда преграда оказывается в месте узла ее волны. То есть, сквозь преграду она не проходит. Просто перед преградой исчезает, а после появляется. Так вот, вопрос – куда деваются эти частицы, когда проходят узел? – и Профессор вопросительно поглядел на меня.

Я понял, что должен ответить, но выпитый коньяк совершенно не способствовал эффективной работе мыслительного аппарата. Попробовал представить себе летящий в пространстве и пульсирующий электрон, и на миг показалось, что придумал ответ.

– Так ведь частица исчезает на бесконечно малое время. То есть, можно сказать, что насовсем почти не пропадает.

– Ага, – усмехнулся Профессор, – когда человек опаздывает на самолет на бесконечно малое время, то он что – почти успел, или опоздал? Какая разница, на какое время пропала частица. Если время дискретно, а как утверждает большинство современных теорий, это так и есть, то в промежуток, равный кванту времени, ее нет. Все, нету, – и он развел руками, состроив при этом смешную гримасу.

Я промолчал. Возразить было нечем. И мне на самом деле стало интересно, что он скажет о пропавшей частице.

– Но электрон не мог пропасть насовсем, – произнес Профессор, – в противном случае он бы не всплыл снова за узлом. Значит, в тот момент, когда он исчез, где-то продолжала оставаться информация о нем. Но уж точно не в наших трех измерениях. То есть, получается, что есть еще информационное измерение, а каждая частица имеет в нем свою проекцию. Или наоборот – каждая частица, живущая в информационном измерении, проецируется на наши три измерения, как обычная частица.

Он сделал паузу, наблюдая за моей реакцией на свои слова. То, что я услышал, было для меня откровением. Такие вещи надо обдумывать в более спокойной обстановке. И уж точно не после полбутылки коньяка. Но с первого взгляда никаких логических противоречий в его теории не обнаружил.

– А раз уж мы предположили, что каждой частице, живущей в информационной вселенной, соответствует своя трехмерная проекция, то следующим шагом должно последовать предположение, что весь наш трехмерный мир – простая тень мира информационного, который первичен по отношению к нашему. Тогда все живые существа, включая людей, являются такими же трехмерными тенями информационного мира. Но чем принципиально отличаются живые существа от неживых предметов? Прежде всего, тем, что способны обрабатывать информацию. А обработка информации означает ее изменение. Получается, что можно одним лишь усилием мысли производить изменения в информационной Вселенной, а через это, соответственно, менять наш трехмерный мир.

Только сейчас до меня дошло, к чему он клонит. А ведь так хорошо начиналось – электроны, волны де Бройля. Никогда бы не подумал, что Профессор верит во все эти бредни, которыми телевизор кормит тупых домохозяек. Но затем задумался: «Черт! А ведь и правда – где находится этот самый электрон, когда он исчезает?». Я попытался найти в словах Профессора противоречия, но не мог. В логике ему не откажешь.

Но если в его теории нет ничего противоречивого, почему не могу в нее поверить? Тут, наконец, понял главную причину этого отторжения. Все-таки, я был ученым и имел соответствующее образование. И это образование, и весь опыт научной деятельности говорил, что не следует изобретать новых сущностей, если все можно объяснить старыми способами. Этот принцип называется «бритвой Оккама». Новая теория только тогда имеет смысл, когда, во-первых, способна объяснить необъяснимые прежде вещи, а, во-вторых, предсказать новые явления. А плодить разные теории можно до бесконечности. Но вопрос о том, куда исчезает электрон – на самом деле интересный. Надо будет потом почитать литературку по этому поводу. Но не изобретать же, в самом деле, для этого информационное измерение. Что он там говорил насчет изменения нашего трехмерного мира с помощью разума из информационного измерения? Я решил осторожно уточнить этот аспект теории. А заодно сделать собеседнику приятное, продемонстрировав заинтересованность.