Читать книгу "Все мои женщины. Пробуждение - Януш Леон Вишневский"

Он встал позади нее на колени и осторожно размазал крем по ее спине, старательно обходя широкую полоску лифчика.

— А что вы читаете? — спросил Он, пытаясь разглядеть, что написано на обложке книги, лежащей на краю покрывала.

— Джойса.

— Это, наверно, какое-то адаптированное пляжное издание. «Улисс», которого я читал, был гораздо, гораздо толще! — улыбнулся Он.

— Вы смело можете мазать мне спину и вот тут, над трусиками. Там у меня, наверно, больше всего обгоревшей кожи, да? Это не «Улисс», это «Дублинцы». Сборник его рассказов. Вы правы. «Улисс» действительно толстая книга.

Он задумался. Месяц назад Он получил на почте посылку. Сесилька прислала Ему книгу. На первой странице сразу под названием она написала: «Пап, я сегодня думала о тебе в музее Джойса. P. S. Тебе обязательно нужно еще раз прилететь ко мне в Дублин!» И вот вдруг, ни с того ни с сего, здесь, на пляже в Собешуве, появляется та же самая книга.

— Вы читали? — спросила она после паузы.

— Да. И даже добрался до конца. Но только потому, что эта книга была подарком от моей дочери. С «Улиссом» мне это не удалось. Это, наверно, говорит о моей отсталости и тупости, но мне совершенно не понравился этот роман. А может быть, я просто был тогда слишком молодым, — ответил он.

— Я тоже читала «Улисса», когда была молодая. Сначала больше по обязанности, потому для полонистов эта книга была и есть в списке обязательных к прочтению. Но потом она меня по-настоящему увлекла и очаровала. Она написана очень сложным языком. Требует сосредоточенности. Это эпическое широкое полотно. Может быть, вам покажется это извращением, но я прочитала ее трижды. А «Дублинцев» я нашла вчера. Совершенно случайно на блошином рынке в Гдыне. Очень удивилась, потому что в Польше это очень большая редкость. Как белая ворона. Эти рассказы великолепны. А рассказ «Мертвые» просто валит с ног.

— Интересно, как и где эту книжку раздобыла ваша дочь? — с любопытством прищурилась она.

— Она купила ее в книжном магазине в музее Джойса в Дублине. Она там живет с некоторых пор. Кстати, буквально в нескольких шагах от этого музея.

В этот момент к ним приблизился старший из мальчиков. Он посмотрел на Него враждебно и произнес с явным недовольством:

— Мама, пойдем уже купаться. Надоел уже этот дурацкий кот.

— А ты не можешь немножко подождать? Ты же видишь, что дядя мне мажет спину. Когда я тебя попросила — ты же не захотел.

Мальчик взглянул на нее со злостью и пошел в сторону моря. Пройдя несколько шагов, он сел на песок к ним спиной.

— Прошу прощения, у Бартека сейчас такой период, что он не выносит никаких мужчин, которые подходят ко мне слишком близко.

Он встал и, наклонившись к клетке Шрёди, обратился к младшему мальчику:

— Ну что? Берем Шрёдингера и идем в море проверять, умеет ли он плавать? Хочешь?

Мальчик тут же вскочил и закричал:

— Ура!

— Хотя, может, освободим Шрёди. Я забыл взять с собой его плавки.

Мальчик побежал сломя голову к морю. Он обогнал его и первый влетел в воду. Почувствовал обжигающий холод. Он видел, как женщина поднялась с покрывала и прошла несколько метров в их направлении. Она остановилась, не приближаясь и не возражая. Через несколько минут к ним в воде присоединился старший мальчик. Когда они вышли из воды, у обоих мальчишек губы были синие, но они, несмотря на это, громко возмущались: «Почему так мало?!» Женщина подошла к ним с полотенцами и заботливо завернула младшего в одно из них. Он наклонил голову к ее согнутой спине и затряс мокрыми волосами, стараясь, чтобы капли воды попали на ее разгоряченную кожу. Она начала кричать и убегать. Когда они наконец вернулись на покрывало, Он тихо спросил, показывая пальцем на мальчиков, завернутых в полотенца:

— Вот этот Кристоф, а этот Бартош, правильно? А вас как зовут?

Она пристально посмотрела на него, надела очки, придерживая ими волосы, и ответила:

— Меня зовут Эва…

Они начали говорить о ее полонистике и тех «центнерах книг», которые она должна была за пять лет учебы прочитать, и о том, что в конце учебы у нее был период «физического отвращения на грани рвоты» ко всему, что было напечатано на бумаге. Он сидел, внимательно слушая ее рассказы, в которых она переходила от современности и обыденности к сюжетам книг, так что Он иногда переставал понимать, где правда, а где литературная выдумка. Слушал и смотрел на ее загорелое лицо. У нее были серо-зеленые глаза, маленький курносый нос, острые скулы, которые делали ее похожей на девочку, и, что казалось Ему очень молодежным, она носила брекеты. Розовые губы были слегка подпухшими, когда она говорила, то часто облизывала их языком. Он стал прикидывать, сколько ей может быть лет. Тридцать пять. Не больше. Когда она спросила, кем Он работает, Он ответил, что занимается математикой, реализует проекты для берлинского института. Она очень удивилась:

— После вашего рассказа о коте, ну как его там? Шрёдингера вроде? Так вот — я думала, что вы физик. Жаль, что в моей школе детям никто так не рассказывает о физике, как вы сегодня моим детям, — сказала она.

— Я рассказываю в основном о математике. То есть рассказывал до недавнего времени. Во время лекций. В университете в Познани.

— Что вы говорите?! В Познани? Так вы читали лекции в моем университете! — воскликнула она с недоверием в голосе.

— Преподаватель из Познани, у которого есть кот и который к тому же читал «Дублинцев». Нас необычайно много связывает. Вы согласны? Разумеется, за исключением математики. Для меня математики — это все равно что обвешанные амулетами шаманы. После учителя в школе вы — первый, с кем мне пришлось о ней разговаривать. Правда! — добавила она с усмешкой.

Тут рядом с покрывалом появились оба мальчика. Старший спросил:

— Мам, дашь нам ту пластиковую прозрачную коробочку? Кот этого дяди наверняка очень хочет пить. Мы с Крисом пойдем принесем ему воды.

Она поспешно вытащила из пляжной сумки пустой фиолетовый контейнер для бутербродов и протянула мальчику.

— Только не уходите далеко. Чтобы я вас все время видела, — предупредила она, улыбаясь.

— Мы в душе нальем. В том, который у входа на пляж, — сказал младший.

Когда они отошли, она долго задумчиво смотрела на Него. И вдруг громко рассмеялась:

— Похоже, Бартек вас уже простил, — и тихо добавила:

— Он хороший мальчик. Очень добрый и чувствительным, хотя притворяется жестким. И все-таки его мягкость все время выглядывает. Ему до сих пор трудно смириться с тем, что мы не живем вместе с его отцом. Он отца идеализирует.

Несмотря на мучившее Его любопытство, Он не осмелился тогда спросить, почему у нее «нет мужа и никого такого», как она недавно выразилась. В глубине души, однако, Он чувствовал некое особенно мужское удовольствие, вспоминая эти слова, хотя это и было эгоистично. Однажды Он говорил об этом со своим Лоренцо. Скорее, как с бывшим психологом, чем как с другом. Лоренцо, который искренне молился каждую неделю в костеле «единому Творцу всего сущего, видимого и невидимого», в то же время был истинным знатоком законов эволюции и считал, что в этом вопросе психологам вообще делать нечего. Он помнит, как Лоренцо развалился в кресле в своем кабинете и менторским тоном, с типичным для него сарказмом огласил свою очередную теорию: