Читать книгу "Любовь в Венеции. Элеонора Дузе и Александр Волков - Коллектив авторов"

живет у друзей. Впрочем, я больше не беспокоюсь. Но это непростительно, по-детски. […]* * *

[5.5.1892; в поезде Москва – Вена]

[…] От твоего письма из Вены, в котором ты рассказываешь о сплетне, появившейся в газете, у меня разболелось сердце. По тысяче причин, которые все относятся к тебе, моя дорогая преданная подруга.

Это первый настоящий вред, который я причинил тебе[506]. Ты воспринимаешь это так же, как и все, что делаешь, но факт в том, что там есть злоба. Ты должна понять: опасность для тебя в этих вопросах больше, чем для других, потому что ты по своему роду деятельности, по своим прецедентам, подвергаешься гнусной огласке. Все смотрят на тебя, особенность твоей работы вынуждает тебя быть объектом пристального внимания. Все хотят познакомиться с тобой, проникнуть в тайники твоей души – это ясно. Чем больше ты интересуешь этот сброд со сцены, тем больше им интересно узнать, что происходит за кулисами. Я не думаю, что у тебя когда-нибудь может быть друг – никто не может подойти к тебе без подозрения с твоей стороны, потому что ты интересный субъект.

Боюсь, это добавляет еще больше горечи твоей душе, больше печали твоему доброму и благородному сердцу.

Уверяю тебя, в такие минуты мне бы хотелось, как и прежде, исчезнуть, чтобы не причинять этого вреда.

Но, с другой стороны, я думаю, что если и есть кто-то, кто сумеет держать его в самых минимальных пределах, то это всё же я. И именно об этих пределах я хочу с тобой поговорить.

Вот почему я боялся всех этих тупиц вроде Вурм.[бёк] и В. [индиш]-Г.[рэтц][507].

Особенно здесь опасность может прийти косвенно.

Их глупое общество осуждает их же за так называемый либерализм.

Я достаточно хорошо знаю австрийское общество, чтобы сказать тебе, что оно – сброд посредственностей.

Ты не представляешь, сколько таких людей, начиная с родителей, друзей и т. д. этих дам, сделают всё возможное, чтобы унизить человека, когда увидят, что этот человек, не будучи одним из них, интересуется кем-то из их презренных членов.

Если у этой самой В.[индиш]-Г.[рэтц] однажды случится большой или маленький скандал с каким-нибудь скверным персонажем, – скажут, что это результат ее дружбы с тобой и т. д… и т. п… Ты для них актриса и этого достаточно.

Можешь понять тогда, как, например, Козима[508] была права, считая себя вне человечества вообще. Как она была права, что никуда не ходила, и ждала, пока люди придут к ней. Потому что это подлое общество не видело в ней культурную женщину и т. д…, а видело только жену одного музыканта и внебрачную дочь другого.

Из всех стран Австрия меньше всего понимает аристократизм утонченности. Подумай только, что это страна, где все эти великие семьи (даже не правящие) теряют свое состояние, свой майорат, если свяжут свою жизнь узами брака с представителями буржуазии! В России, дикой стране, можно жениться на своей кухарке, ничего не потеряв материально, если только ты не из императорской семьи.

Я тебе всё это рассказываю (слава богу, поезд остановился), чтобы ты поняла ценность дружбы этой В.[урмбёк] или этой В. [ин диш] – Г. [рэтц].

Так что, как можно дальше от них – вот, чего бы я хотел и поэтому даже не упомянул их в числе женщин, которые, как мне казалось, были бы достойны тебя. Именно поэтому, рекомендуя тебя в Петер.[бурге], я назвал тебе лишь тех людей, которые смогли понять разницу между героиней и актрисой, которая любит, но не продает себя. […]

Я слышал однажды от одного австрийца в большой гостиной, когда Шлейниц был еще жив, что его жена[509] состояла в любовных отношениях с Вольк.[енштейном] с целью выйти за него замуж после смерти Шлейница, чтобы стать женой посла и т. д. Подоплекой таких историй было отвращение этих католических свиней к человеку, который был свободомыслящим и имел более широкие взгляды. […]

Таково общество – это борьба. Тот, кто умеет игнорировать его, кто умеет выбирать, тот страдает от него меньше всего.

Вот почему, говорю я, хорошие, действительно хорошие люди, – лучшие, – должны тянуться друг к другу, а не уничтожать друг друга, потому что, уничтожая себя, они уменьшают свое число и усложняют задачу собратьям. Они предают своих друзей.

Так что бороться, но бороться со всей хитростью, необходимой, чтобы держать этих негодяев в узде. […]

Теперь к практичным вопросам. В Петербурге распродажа – она должна была начаться завтра. Сегодня я собрался составить список очаровательных вещиц и хотел оставить деньги графине Л.[евашовой], чтобы она купила для тебя кое-какие.

Но прежде чем пойти к ней, я подумал зайти на почту, там получил твое письмо.

Всякое желание пропало, потому что в очередной раз сплетни смешали наши имена, так как Л.[евашова], как ты знаешь, болтала об этом направо и налево, – не злобно, ради светской беседы, – но другие-то делают выводы по-своему.

Я сейчас думаю, как действовать, чтобы не распространялись возможные слухи, появившиеся благодаря этой газетной сплетне. Это необходимо. Во-первых, надеюсь, что эта газета несерьезна и неизвестна. Во-вторых, думаю, ее будут рассматривать как одну из газетных историй. В-третьих, попроси В.[индиш]-Г.[рэтц], если возможно, и соблюдая предосторожности, чтобы она, нашла этот номер, а ты вышли его мне в Дрезден, когда узнаешь, что я туда еду.

Я планирую поехать с женой в Венецию как можно быстрее, чтобы ты могла, приехав, остановиться у нас, и эта история была бы улажена хотя бы для любопытных.

Возможно, лучше добраться туда раньше тебя, но не поодиночке.

Это серьезные вещи. Поговорим об этом позже. Мы сделаем все, что сможем.

Подозрение возможно всегда, от подозрений не застрахован никто, кроме людей старше восьмидесяти лет. […] Ты права насчет осторожности, с которой следует обращаться с письмами. Это главное, признаю.

Бабушка Матильды, умирая, сказала: закрой двери и не пиши писем. Последнее, однако, сложнее. […]

Я хочу написать твой портрет, хочу, чтобы моя жена иногда приходила в студию, как и другие, хочу, чтобы они все поняли, что в этих условиях распускать сплетни легко, но они ничего не доказывают и т. д. и т. д. В конце концов, чувствуя себя достойным тебя, и чувствуя тебя достойной меня, моя совесть спокойна, и «avanti[510]», как ты говоришь. […]

Дай бог, чтобы твое сердце не слишком пострадало от этой сплетни подлых журналистов и остерегайся малейшей откровенности на эту тему с кем-либо. Смейся в лицо тем, кто говорит тебе об этом. Твой, [без подписи]

P.S. […] Я позвонил Ур.[усову]. Он в городе и ждет меня в половину четвертого.

Прокричал мне по телефону: «Как, Вы здесь, вернулись из Египта?!» Нам нужно что-то подготовить для этой истории.

Надеюсь, ты