Читать книгу "Андрей Беспамятный. Кастинг Ивана Грозного - Александр Прозоров"

Не в пример прошлому разу, в крепости царила толчея. По одну сторону обширного двора, огородясь высокими бревенчатыми щитами, мельтешили стрельцы в красных тегиляях, в шапках с длинным мягким верхом. Ближе к дому воеводы отсвечивало панцирями и шлемами боярское ополчение. Однако же центр жизни находился в самой середине двора, в большой белой палатке с широко раздвинутыми пологами, закрепленными на воткнутых в утоптанную и подмерзшую землю копьях. Подходы к ней охраняли шестеро суровых бородатых стрельцов, но службу несли больше декоративно. Во всяком случае, у спешившихся перед входом Умильного и Матяха никто никаких документов или чего другого не спросил, пропустили беспрепятственно.

Внутри, на выстланной коврами земле, стояло несколько столов. Часть — с самоварами разных форм, еще пара — с пирогами на лотках и разложенными по блюдам кусками мяса; рядом дышала темно-красными углями жаровня. На самом большом столе, стоящем перед креслом с покатой спинкой и вычурными подлокотниками, в окружении четырех бояр красовалась карта. Самая настоящая — очертания родных земель любой русский школьник узнает сразу. Правда, по детализации местности эта карта сильно уступала даже обычным туристским схемам, зато на углах ее красовались некие сильфиды с рыбьими хвостами, стрекозиными крыльями и трезубцами в руках, в районе Узбекистана по ней бродили шестилапые змеи, в Каспийском море плавал, выпуская высокие фонтаны воды, зубастый кит с кошачьими глазами.

Илья Федотович, в отличие от боярского сына, в первую очередь обратил внимание на двухъярусный походный иконостас, стоящий в правом углу, размашисто перекрестился:

— Господь всемогущий, да святится имя Твое, да пребудет воля Твоя, да сгинут…

Андрей торопливо последовал примеру Умильного, однако вслух молиться не стал. Потому что выучить ни единой молитвы так и не удосужился.

Перекрестившись в последний раз, боярин надел шапку, сделал пару шагов к столу, снова снял горностаевый треух, приложил руку с ним к груди, поклонился:

— Прими мое уважение, Даниил Федотович.

— Рад видеть тебя, Илья Федотович. — Царский дьяк, оставив прочих бояр, подошел навстречу, крепко обнял. Здесь, в матерчатой палатке, из которой одинокая жаровня никоим образом не могла изгнать холода, его дорогая шуба и высокая соболья шапка смотрелись куда уместнее, нежели дома в Кремле. Правда, ныне из-под распахнутой полы выглядывала не дорогая ферязь, а наведенные серебром пластины юшмана. — Заждался я тебя, не скрою. Эй, люди! Сбитня горячего гостям с дороги!

Обняв за плечо Умильного, Адашев подвел его к столу, положил на карту свою усеянную перстнями ладонь:

— Сюда идем ноне, Илья Федотович. Обеспокоен государь наш Иоанн Васильевич смутой, что не угасла еще на берегах волжских. Южно-арские[140]племена, не в пример северным своим собратьям, бунтуют. Марийцы вдруг дань платить отказались. Многие рода ногайские клятве вопреки пленников русских не отпустили, на торговых путях разбойничают, умы соседей своих разговорами о султане османском смущают. В Казани лазутчики иноземные замечены. Посему, дабы кровопролития большого избежать, повелел царь мне со стрельцами московскими и ополчением вятским и нижегородским бунтарей усмирить, подданным честным защиту оказать.

Холопы в обшитых шелком зипунах не рискнули отвлекать родовитых хозяев от разговора, а вот стоящий поодаль Матях получил большую фарфоровую кружку горячего сбитня и возможность выбрать несколько кусков жареного мяса с поднесенного медного блюда. Поскольку вместо одноразовой тарелки ему, как принято, предложили ломоть хлеба, Андрей сделал себе то, что через пару веков будет называться немецким словом «бутерброд».

— Стало быть, Казань я уже усилил. Туда князья Симеон Микулинский и Иоанн Шереметев с городскими стрельцами отправились. Андрей Курбский в Арскую землю с малым отрядом ушел. Мыслю я, смердов они успокоят, а заодно глаза и уши лишние спугнут. Опосля и мы тронемся. Глянь на контуры сии. — Дьяк повел ребром ладони по карте. — Отсель и до окияна Каспийского пойдем. От Волги до Урала. Тебе, Илья Федотович, доверяю я левый свой полк, ополчение нижегородское и две тысячи стрельцов московских. Все они здесь, а посему завтра же выступишь, пойдешь до речушки Самары, а там от крепости свежесрубленной вверх по реке до переволока.[141]Он, купцы сказывают, пустеет зимой, но сие неважно. Волок до самого Урала идет, верст десять, не более. Ну, ты в тамошних степях летом бывал, не пропадешь. Далее ты пойдешь по Уралу вниз, кочевья по обе стороны от реки проверяя. Тех татар, что Дербыш-Алею преданы, у коих полона русского нет, трогать государь запретил напрочь! Ему нужны подданные живые и богатые, а не мертвые степи. Посему напрасно мирных ногайцев пугать не смейте, честь и достоинство их блюдите…

— Где-то я что-то похожее уже слышал… — негромко пробормотал Матях.

— …Но коли хоть одного раба православного в кочевье найдете, коли в разбое род заподозрите, тогда разоряйте и истребляйте нещадно! Станичников на нашей земле плодить ни к чему, и так хватает.

— А вот это уже по-человечески… — улыбнулся Андрей и выпил, мысленно провозгласив здравицу Ивану Грозному, умеющему беречь друзей и не боящемуся истреблять уродов.

— Сам я дождусь подхода всего ополчения вятского и вместе с оставшимися стрельцами опять же по Волге пойду, берега ее досматривая. И думаю, что коли мы с тобой дело свое честно исполним, то промеж рек обеих бунтарей до весны не останется. Как считаешь, Илья Федотович?

— Благодарю за доверие, Даниил Федотович, — склонил голову боярин Умильный. — Долг свой исполню на совесть. Однако же, дабы выступить завтра в срок, дел сегодня сотворить надобно немало. Дозволь уйти от гостеприимства твоего.

— Дело государево всего превыше, — кивнул дьяк. — Ступай.

Матях, торопливо допив сбитень и сунув кружку холопу, вслед за боярином выбежал наружу. Бутерброд с мясом остался у него в руке — пока Андрей раздумывал, что с ним делать, они уже оказались на улице.

— У тебя серебро накопленное с собой? — повернулся к нему Илья Федотович.

— С собой. Куда я его дену? На карточку положу?

— Лепо. — Боярин, задумчиво напевая, взял с хлеба ломоть мяса, отправил в рот, выбрал еще. — Лепо… Нужно послать Касьяна, пусть купит шатер али палатку немецкую. Коли я воевода левой руки, на ковре мне ночевать не по чину. Опять же бояр к себе зазывать срамно без крыши. И коли попадется и по деньгам будет, складень[142]пусть купит. Прошу, служивый, ты с ним ступай. И чести к тебе более у купца станет, и однорукому трудно холопу. А я побегу знакомцев искать, у кого серебра занять можно.

— Зачем? — не понял Андрей и торопливо запихал в рот оставшееся мясо — пока Умильный опять руку не протянул.