Читать книгу "Царь велел тебя повесить - Лена Элтанг"

Я положил компьютер на подоконник и посмотрел во двор. Парень с велосипедом ушел, а тот, что курил, еще стоял во дворе, с хозяйским видом разглядывая кирпичную стену. Усевшись за стол, я открыл серую папку со своим именем на обложке и увидел толстую стопку чистой бумаги. Сверху лежал тетрадный листок с написанными от руки номерами телефонов. Я подвинул к себе громоздкий тюремный аппарат, поднял трубку и набрал номер, стоящий в начале списка.

– Пиццерия «Таварис», – радостно сказал мальчишеский голос. – Что будете заказывать?

Я положил трубку, встал и принялся открывать серые папки, стоявшие на полках стеллажа. Одна за другой они показывали мне свое пустое нутро, на всех обложках стоял чернильный штамп: Armazém de distribuição. От папок пахло гуммиарабиком, этот запах я люблю, так пахло в нашей кухне, когда Йоле разводила камедь в воде, чтобы подклеить в альбом фотографию.

Я вывалил папки на пол и потоптался на них, сам не знаю зачем. Потом я стал обшаривать следовательский стол, с грохотом выдвигая ящики стола. Где-то здесь должна быть тавромахия, не таскает же Пруэнса ее с собой. В ящике стола оказались карандаши, пачка чипсов, комиксы про человека-паука и брелок с перочинным ножом. Наконец, я выдвинул последний ящик, самый нижний, в котором тавромахии тоже не было. Зато там были мои часы. «Победа», модель К‑26, на сыромятном ремешке.

Я надел часы на руку и почувствовал, что время пошло.

Лютас

Я решил наведаться к русскому в воскресенье, потому что прочел в дневнике Костаса о том, что этот фрик выходит из дома только по будним дням. У него, дескать, боязнь воскресной публики.

Я тщательно подготовился к походу. Выписав из дневника все упоминания о местах, где его можно встретить, я сделал вывод, что он живет неподалеку от кафе «Де Грасия», а картины выставляет в одной из местных галерей под названием «Калиф-аист». Дом должен быть с оранжевой крышей и балконами, завешанными эмигрантским бельем. На первом этаже китайская забегаловка, рядом прачечная.

Прошлявшись по кварталу около часа и не найдя ничего похожего, я разозлился и хотел уже бросить эту затею, но понял, что не могу. Мне нужен был этот парень, я хотел показать ему фильм. Хотел, чтобы он стал первым зрителем. Хотел сам на него посмотреть.

Всю дорогу, пока я читал дневник своего арестанта, я ловил себя на том, что пролистываю многословные излияния, чтобы поскорее добраться до страниц, где появляется имя Лилиенталя. Сначала я чувствовал что-то похожее на ревность, потом досаду (в меня-то Кайрис не был так слепо влюблен!), а чуть позже понял, что ничего так не хочу, как увидеть этого парня живьем. Что я сам в него влюбился. Влюбился в хромого, насквозь прокуренного акварелиста, которого никогда в жизни не видел. Каким-то особо извращенным способом. Как в большую разлапистую тень от неизвестного дерева, как в контур, намеченный на целлулоиде, как в одинокого зрителя, сидящего в последнем ряду.

Как бы там ни было, я пошел в «Де Грасию», заказал стакан порто и хорошенько расспросил официантов, а потом и хозяина. Никаких хромых они не знали и посмотрели на меня с подозрением, как на страхового агента. Китайская закусочная «Острое и сладкое приключение в Шиаде»? Она в двух кварталах отсюда, сказали они, но дом там нежилой, его расселили еще два года назад из-за прогнивших балок, а китайцы уперлись и не ушли. Я отправился туда, и все сошлось, и китайцы, и балки, не было только квартир.

Последним пунктом была галерея, и я ее нашел. «Калиф-аист» было написано на вывеске, аисты, нарисованные прерывистой китайской кисточкой, обрамляли витринное стекло. Отличное название для фильма, подумал я, толкая тяжелую стеклянную дверь. Стоило сказать мутабор, как двери темницы распахнулись бы и Кайрис превратился бы в человека.

Владелица галереи долго прислушивалась к моим описаниям, высоко задрав татуированные брови, особенно ее заинтересовала лошадь, написанная белым по белому ракушечнику: Как вы сказали она называется – «Движение»? Нет, я не видела такой работы, а жаль. Хромой? Выставлялся у нас? Да бросьте. Я знаю каждую лиссабонскую собаку, способную держать в зубах карандаш.

Галерея была та самая, Кайрис даже хозяйку описал точно – жилистую, быструю, как мальчишка, с надутыми гладкими губами. Я бы взял ее на пару эпизодов, несмотря на возраст. И звали ее Соня, и вид у нее был блядский, только вот Лилиенталя она в глаза никогда не видела. Спросите в профсоюзе, пожала она плечами, хотя такого заметного homem, да еще с красными волосами, я бы не пропустила.

Выйдя из галереи, я отправился бродить по району, толком не зная своей цели (надеялся столкнуться с калекой? искал оранжевую крышу?), потом спустился на авениду и попал под дождь. Чуть позже ноги вынесли меня к альфамской набережной, так что я решил пойти взглянуть на дом, в котором года три тому назад обнаружил фаянсового пупса. Руа Ремедиош не слишком изменилась. Напротив дома обосновался музей авиации (может, он и раньше был, да мне было не до того), а соседняя лавка, где я покупал сигареты, похоже, разорилась: в витрине лежали какие-то розовые бандажи, а вместо вывески на пруте болтался железный костыль.

В поисках сигарет я дошел до угла и уперся в дверь музея: небольшая табличка слева от двери сообщила мне, что в 1894 году в Лиссабоне гостил известный летчик и музей располагает коллекцией его фотографий, письмами и даже кожаным шлемом. Карл Вильгельм Отто Лилиенталь.

* * *

Постояв там некоторое время, я сплюнул на крыльцо и пошел домой. Невидимый друг, значит. Вот сука. Opfer müssen gebracht werden. Летчика в кожаном шлеме я ему не прощу, думал я, взбираясь по кривым альфамским ступенькам. Отобрать у меня единственного человека, который мне понравился – за много лет, может, вообще за всю жизнь. Как вышло, что Кайрис сумел заморочить мне голову? Ведь я знаю все его фокусы, мы прожили в одном дворе без малого двадцать лет. Знаю его легковесную болтовню, уклончивый смех, вечное желание вылезти из собственной кожи, стать своим, вечный страх, что в нем узнают другого, и тайное яростное желание, чтобы узнали поскорее. Я хорошо его знаю, полукровку. А может, не так и хорошо? Не заметил же я в нем Лилиенталя.

Добравшись до рюмочной, я сел у барной стойки, вытащил телефон, взял салфетку и стал подсчитывать расходы съемочной группы. Группа две недели не получала зарплаты, аренда, свет, вода, кормежка. Итоговая цифра выглядела так паршиво, что я заказал еще водки, и бармен плеснул на два пальца на дно граненого стакана. Все в этой стране напоминает вильнюсскую простую жизнь до девяносто первого года. Стаканы, грязные полы, бамбуковые занавески в кафе, дешевая водка, еле теплый кофе с молоком.

В начале марта мне пришлось попросить денег у Тора. У меня осталось два охранника, адвокат и следователь, остальные ушли из проекта, а счета за отопление сожрали все резервные деньги: в этой тюрьме слишком много радиаторов. Впереди еще постпродакшн, написал я Тору, монтаж я сделаю сам, но на остальное понадобится не меньше десяти штук, можешь войти в дело из расчета семьдесят к тридцати. Мы и раньше такое проделывали, но тогда я работал на заказ и деньги появлялись рано или поздно, а здесь была другая тема, так что я не был уверен, что Тор согласится. Он долго не отвечал, а потом вдруг приехал сам, ввалился в мой номер в пальто из белой альпаки, такой же сытый и вальяжный, как восемь лет назад, когда он сдавал меня в аренду за четыре сотни в час. Сел за стол и потребовал виски и сценарий.