Читать книгу "Царь велел тебя повесить - Лена Элтанг"

Полночи я читал и показывал ему все, что есть, но он только носом крутил. Тогда я предложил ему отправиться в павильон самому. Утром он поехал туда с нашим единственным шофером, а когда вернулся, то сказал, что у меня ничего не выйдет. Что он видел парня, но не видел саспенса. Что моя затея такая же тоскливая, как любое дело, в котором нет мускулистых самцов и розовых испуганных самочек. Мертвая зыбь, сказал он, там все время идет дождь и ничего не происходит!

Что верно, то верно. Если смотреть со стороны, ничего и не происходит. Или экшн, или нон-фикшн, как говорил мой учитель в киношколе. Дождь идет, а Кайрис сидит, завернувшись в пальто, и стучит по клавишам. Вообразил себя Петраркой в изгнании, хотя все, что он умеет и знает, он получил от меня, даже женщину, и ту получил. И хотя он слепил себе дружка из костыля, бандажа и кожаного шлема, я остаюсь тем, кто лепит его самого. Я – оператор его судьбы, как ни смешно.

В седьмом классе мы ездили на Куршскую косу, и я научил его коптить угрей, топить нужно было черной ольхой и березой. Потом мы ездили в Друскеники, где я учил его грести, мы перевернули соседскую лодку и оставили ее на середине озера, старый Визгирда надел садовую перчатку и бегал за нами с пучком крапивы, но не поймал.

Прошло еще три года, он уехал учиться, а я остался в отцовской мастерской, сидел за высокой стойкой и грыз яблоки в ожидании какой-нибудь старушки, у которой сломался ключ в замке. Однажды я навестил его в Эстонии, мы крепко напились, позвали в гости влюбленного в него доцента, это закончилось скандалом, и его вышвырнули. Где бы он был теперь, если бы остался в университете? Стоял бы у доски в какой-нибудь паневежской школе и рассказывал про вещие сны литовских князей. Или просто пил бы со мной на заднем дворе. Впрочем, у меня и двора-то теперь нет.

* * *

Ни хрена не получается. Сегодня просмотрел несколько часов записи, пробовал монтировать, но заскучал и пошел вниз за коньяком. Мне следовало взять актера на роль Кайриса, вот что. Мускулистого парнишку с окраины, с кельтским крестом на предплечье или олдскульным якорем на груди. Я попался на крючок, когда получил его письмо с просьбой о помощи. Вообразил, что сниму документику покруче Стэнфордского эксперимента.

Я думал, что убью двух зайцев, загнав полукровку в съемочный павильон на руа дос Барбадиньос. Смогу открутить свои вентили и выпустить гнев, который душит меня уже несколько лет. Да только черта с два. Второй заяц оказался тихо помешанным мартовским кроликом, сделавшим из моего фильма бесконечное чаепитие.

Сегодня я пришел пораньше, пришлось ждать в коридоре, пока Кайриса выведут на допрос. Еще по дороге, сидя в полупустом автобусе, я поймал себя на том, что физически ощущаю провал всей затеи, и довольно скорый. Прямо кожей чую. Это чувство усилилось, когда я прошел в камеру и стал читать новую запись арестанта.

Он не плачет ни по своей свободе, которую у него обещают отнять, ни по своему дому, который вот-вот продадут с аукциона. И уж точно не плачет по мне, которого ему показали голым и мертвым под казенной простыней. Он, мать его, пишет письмо жене. Точно так же много лет назад он бросил меня на площади, когда меня поймал слепой Ремигиюс, и спокойно пошел домой дочитывать Ogniem i mieczem.

Когда я пошел в школу, моя бабка торговала литографиями у дверей Кафедрального собора, в ее корзине были пытки раскаленным железом, девица с отрезанной грудью и пророк, попирающий львов во рву. Рядом с бабкой садился слепой Ремигиюс, расстилавший на ступеньках бумажки с яблочной пастилой. Нужно было положить Ремигиюсу в шапку денег и взять конфету, стараясь, чтобы он не успел поймать тебя за руку. Однажды я замешкался, слепой крепко ухватил меня за запястье и заставил отвести его на противоположный угол площади, к сараю реставраторов. Мы зашли за сарай, где студенты с археологического курили, сидя на корточках, на краю глубокой ямы, обнесенной синими лентами на колышках. Я был уверен, что Костас заметит, что я пропал, порыскает по площади и явится меня выручать.

Слепец сел на корточки, продолжая держать меня за руку, протянул к студентам другую руку со сложенной в лодочку ладонью и сказал, что привел мальчика на продажу. От страха у меня пропали все силы разом, я представил себе усыпанное мальчиками дно этой ямы, где, как говорили в городе, нашли кости шестисотлетней давности, времен Ягайлы и вырубки заповедных дубов. Студенты засмеялись, а тот, кто казался у них главным, сказал, что покупает, и вложил в ладонь слепца железный рубль.

Я пытался вырваться, но Ремигиюс все крепче впивался в мое запястье жесткими пальцами, студенты поглядывали на меня с жалостью, а Костас все не появлялся. Слепец вернулся на паперть, а мне пришлось хорошенько побегать – то за пивом, то за сигаретами, – пока не сгустились сумерки и бригадир не сделал знак собирать инструменты. Добравшись до дома, я нашел своего друга на заднем дворе, под навесом, где от дождя прятались нахохленные соседские куры. Костас сидел там с фонариком и читал Ogniem i mieczem в рваной обложке, который мы вместе нашли на помойке возле библиотеки. Он поднял на меня заплаканные глаза и сказал:

– Иеремию отравили, сволочи, князя Вишневецкого. Огурцами и медом!

Костас

В Лиссабоне, куда ни пойдешь, придешь к океану или к реке.

Последний раз я видел реку в феврале: желтой от глины, вздутой и пенящейся, как какая-нибудь Гаронна. Вверх по течению река подточила берег, и в нее рухнули глиняные косогоры вместе с кустами. Когда я вышел из дверей тюрьмы, синий полуденный свет полоснул меня по глазам и мне показалось, что я выбрался прямо на берег Тежу где-то возле яхтенного клуба. Я прикрыл глаза рукой и стал оглядываться.

То, чем я любовался, подтягиваясь к форточке на руках, было только частью пейзажа, как если бы я смотрел на картину, приставив к глазу кулак на манер подзорной трубы. Основой же были бесконечная кирпичная стена, заклеенная профсоюзными плакатами, битый асфальт и груды строительного песка.

Обогнув здание, я увидел знакомый двор с пожарным гидрантом, прошел вдоль живой изгороди, ступил на тропинку из ракушечника и внезапно очутился перед дверью морга. Морг был с обратной стороны тюрьмы, как амальгама на зеркале! Значит, в тот день меня возили по городу кругами и привезли обратно в тюремный двор.

На двери было написано «Revertitur in terram suam, unde erat», краска подтекла от дождя, оставив лиловые кляксы, похожие на те, что мне когда-то показывал Лилиенталь, получивший тесты в подарок от знакомого студента-психолога. Помню, что в симметричных пятнах мне мерещились только летучие мыши на снегу. Ли сказал тогда, что летучие мыши мерещатся лжецам, и я не удивился. Я толкнул железную створку, но она не поддалась.

– Они ушли, – сказали у меня за спиной. – Завтра будем штукатурку сбивать.

Я обернулся и увидел парня в кожаной куртке, он вышел из живой изгороди, застегивая штаны.

– Ушли из морга? – переспросил я. – И мертвецов с собой забрали?

– Скатертью дорога. – Парень достал из-за уха мокрую сигарету. – Мне здесь живые понадобятся, не меньше двадцати живехоньких мужиков. Возни будет много, стены рустованные, цоколь облицован, а если честно – гнилое старье, не знаю, что они в нем нашли.