Читать книгу "Реформатор - Юрий Козлов"

То есть президент как бы нехотя снаряжал телегу, на которой в путь должен был отправиться… кто? Или все-таки — он сам? Но тогда откуда тоска, дрожащие руки, круги под глазами?

Как бы там ни было, Никите тогда был известен еще один человек, тоскующий и переживающий не меньше (больше?) президента — Савва.

Президент тосковал потому что не знал, что делать, кто виноват и кому это (то, что происходит) выгодно. Савва — потому, что президент не спрашивал его, Савву, что делать, кто виноват и кому это выгодно. Савве казалось, что если президент позовет его и спросит, а он ответит, и президент с ним согласится, то два минуса: тоска президента и тоска Саввы дадут плюс — национальную идею для России, которая всегда есть действие. Савва не мог понять, почему президент который уже год не зовет его, не спрашивает? Ведь золотое (когда можно что-то сделать) время стремительно истекает.

«Еще немного, — говорил Савва, — и любое, даже самое правильное его решение, автоматически пойдет во вред стране. Все будет оборачиваться против него, независимо от того, будет он что-то делать, или нет. Конечно, — качал головой Савва, — не выполнять обещания плохо. Но еще хуже — выполнять, когда их время прошло, когда люди хотят другого».

«Чего люди хотят?» — спросил Никита.

«Люди хотят знать точное время, — ответил Савва, — хотят знать, когда им просыпаться утром и ложиться спать ночью. Лидера нации можно уподобить часам. Всякие часы имеют свой завод, ресурс, будильник. Наши часы не зазвонили в назначенное время. Людям это не понравилось. Никто не может понять, какое время они показывают? Когда народ перестает верить часам, он их в лучшем — для часов — случае выбрасывает, в худшем — разбивает. И заводит себе новые».

«Но ведь они еще идут», — возразил Никита, вспомнив как бодро президент взбежал по застланному красным ковром трапу самолета с надписью «Россия», унесшего его с визитом дружбы в островное государство Фиджи.

«Только время по ним никто не сверяет», — вздохнул Савва.

… «Хочешь показать макет президенту? Зачем?» — искренне удивился отец.

«Как зачем? — не менее искренне удивился Савва. — По меньшей мере, по двум причинам. Во-первых, власть в России священна даже тогда, когда лишена внутреннего содержания. А во-вторых, страну жалко. Смотри, что будет с нами, если оставить все как есть, через… — ввел в компьютер команду, — пять лет».

Человечки, реки, горы, леса и города сбились в сплошную серую массу, как если бы из них варили студень. Потом макет как-то незаметно просел, обеслесел и обезлюдел. Освещенными во всей России остались Москва, Питер и почему-то Ханты-Мансийск, по главной улице которого двигалось что-то вроде бразильского карнавала. Вдоль многих рек, дорог и горных хребтов определенно возникли укрепленные границы. Человечки, хоть их и стало значительно меньше, обрядились в камуфляж, зарылись в окопы, то тут, то там постреливали друг в друга из гаубиц. Чукотка, Дальний Восток отвалились от макета. Какую-то разорванную мерцающую (видимо, напоминали о себе зарытые ядерные отходы) гармонь напоминала теперь укороченная Россия. Большинство нефте- и газопроводов уже не действовали, бесследно растворились в земле, как хирургические нитки в человеческом теле. Вдоль действующих — обветшавших, заштопанных, как носки, вылезших, как варикозные вены наружу — зелеными носатыми жуками ползали танки.

«Хочешь напугать президента плохим предсказанием? — усмехнулся отец. — С каких это пор наша власть боится плохих предсказаний? Плохая конъюнктура — воздух, которым она дышит, среда обитания, внутри которой она кует свою копеечку».

«Ладно. Посмотри, что будет через десять лет», — склонился над компьютером Савва.

Светящийся смерч, как штопор, ввинтился в макет. Европейские области, похоже, отпали. Россия начиналась теперь за Уралом. Если, конечно, это была Россия, потому что по степям там гонялись за… бронепоездами всадники в лисьих малахаях и с пиками. Россия (точнее изломанный, как чудом не вылетевший из оконной рамы кусок стекла, ее остаток) предстала в виде дымящихся развалин, вселенской свалки, по которой замедленно бродили люди (отребье) в отрепьях. Относительно цивилизованная жизнь теплилась в огороженных то ли гетто, то ли укрепленных колониях, куда (это было в высшей степени странно) постоянно (на самолетах и этих самых, преследуемых всадниками в малахаях с пиками, бронепоездах) доставлялись люди из-за пределов России. Столицей страны, похоже, теперь был Иркутск. Вокруг него по берегам Байкала расположились загадочные гетто.

«Что это такое?» — полюбопытствовал Никита.

«К нам со всего мира будут свозить больных СПИДом и какой-то новой, разрушающей мозг, болезнью, — объяснил Савва, — чтобы они, значит, спокойно доживали на берегу Байкала — единственном в России свободном от ядерных отходов месте. За каждого больного российскому правительству выплачиваются какие-то деньги. Это будет основная статья пополнения бюджета страны. Сначала от больных очистят Скандинавию, потом Австралию и Канаду. До Африки, кажется, дело не дойдет. Если верить компьютеру, то соответствующий закон Дума примет в две тысячи седьмом году чуть ли не единогласно. Во-первых, объяснят депутаты, к нам будут привозить культурных, свободных людей, носителей демократии на генетическом, так сказать, уровне. Общаясь с ними, наш серый, косный народ будет учиться жить по законам свободы и рынка. Во-вторых, наконец-то в стране появятся необходимые деньги для дальнейшего продвижения по пути реформ. В-третьих, наши ученые-медики получат шанс выйти на лидирующие в мире позиции в борьбе со СПИДом, создать вакцину против этой “чумы двадцать первого века”. А почему нет? — усмехнулся Савва. — Какая, собственно, разница между отходами — ядерными и человеческими? Разве они виноваты в том, что они — отходы?»

«Согласен не виноваты, назовем их так, вынужденные отходы, — сказал Никита. — Но почему Россия добровольно превращает себя в страну отходов?»

«На эту тему можно говорить бесконечно. Но лучше, — кивнул на макет Савва, — этому помешать. Что я и пытаюсь сделать. Один», — внимательно посмотрел на отца..

«Ну и что?» — повторил отец.

Худой, седой, всклокоченный, с мотающимся по шее кадыком, в длинном расстегнутом белом плаще, он напоминал Никите попугая, выучившегося задавать дурные вопросы и принципиально не слушать на них ответов.

«А то, что через десять лет России не будет, — ответил Савва. — Я понимаю, — упреждающе поднял вверх руку, — ты скажешь, что ему плевать. Но ведь он-то исчезнет еще раньше. Это должно его волновать?».

«Ты находишься в плену ошибочной версии, — пожал плечами отец, — пытаешься служить проигранному делу, спасти то, что нельзя спасти».

«Не спасти, — уточнил Савва, — дать новую жизнь, если угодно, переиначить генетический код, направить по новому пути».

«Ты знаешь, что эти твои действия, — остекленев глазами, покачнулся отец, на мгновение потеряв сознание, — приведут к диаметрально противоположному результату. Ты хочешь спасти щепку внутри огромного водоворота, который должен утянуть в себя весь мир. Более того, думаешь, что если ты каким-то образом вытащишь щепку из водоворота, он сам собой успокоится, отступит, пощадит мир. Это изначально непродуктивно. Знаешь, с чем можно сравнить судьбу?» — вдруг спросил у Саввы.