Читать книгу "Тайна Шампольона - Жан-Мишель Риу"

— Мы шли той же дорогой, но, простите меня, как вы обо всем этом догадались?

Фижак задумался. У меня со лба лил обильный пот, который я уже не мог стереть одним движением руки. Немного жидкости попало мне на губы и в рот. Она была горячая. Фижак разглядывал меня. Он уже видел мертвеца. И его последние сомнения пали:

— Связь между письменностью фараонов и божественным в самом деле есть. Сегир ее нашел…

Он обещал мне говорить правду, а сам только что солгал! Сегир написал мне: за пеленой я не нашел ничего… Я попытался выпрямиться. Но не смог.

— Успокойтесь, Фарос, я сказал, что он нашел. Я не утверждал, что он знал об этом… Сегир нашел. Но он этого не знал.

Волнение было столь сильно, что у меня закружилась голова. Фижак встал, чтобы принести мне еще воды. Склонился ко мне:

— Я решил вам все объяснить. Не надо больше волноваться.

Он снова сел в кресло напротив меня:

— Отравление. Я вспоминаю, что Сегир прилег на диван.

Я не понимал, что с ним. Я носил ему питье. Но он не мог глотать, так были сжаты его губы. Дыхание прерывалось. Он тихо стонал. Когда я собрался бежать за врачом, он схватил меня за руку и сжал ее так сильно, что я подумал, это первый смертельный спазм. Я стоял на коленях, приблизив к нему лицо, и я позвал его: «Жан-Франсуа…» Тогда он приоткрыл глаза, и то были глаза мертвеца, те, что я закрыл 4 марта 1832 года. Я услышал: «Я нашел». Он бредил. Это могло быть только бредом. Голос его был тих, но без остановки бормотал эти слова, и они заставили меня задрожать: «Я нашел…» Надо ли звать на помощь или сидеть с ним? Я казню себя так долго, что мне кажется, прошла уже вечность.

И, чтобы мне стала понятнее пытка, которую он пережил, Фижак заставил меня ждать. Его молчание было тяжелее свинца. Я постепенно погружался в эту ночь 14 сентябрь 1822 года. Я был там. И тут он снова заговорил:

— Мой лоб касался его лба, когда я услышал первые звуки. Это был не коптский и не какой-либо другой известный язык. Они были как шепот. Они плавали в воздухе, они становились все громче. Они шли как бы извне. Меня охватил страх.

Его лицо осунулось. Глубокие морщины прорезали лоб и щеки — стигматы страха. Его глаза словно обратились к пустоте, и лишь потом он вернулся ко мне:

— Древние веры, в том числе вера Египта, утверждают, что загробная жизнь могла обращаться к людям во время сновидений. Вам никогда не снился умерший друг?..

Я вновь увидел красивый свет, полный воспоминаний и теней, что приходил ко мне в наихудшие моменты болезни. Приятное и живительное волнение, и я хотел позволить ему унести себя. Разве после жестокой горячки многие выздоровевшие не говорили «между жизнью и смертью», дабы описать это состояние?

— Да, конечно, — ответил я. — Но эти внутренние явления видимы только больным. Итак, вы говорите, что вы лично слышали эти звуки в то время, как Сегир погружался в смерть…

— Это еще не все. Согласно тем же верам, эти видения могли иногда принимать форму знаков или символов, которые сами выражали понятия жизни и смерти…

— Звуки и понятия. Так Сегир описал письменность фараонов. Речь об этом?

— Да, как наши иероглифы… Так Сегир и догадался.

Итак, после звуков появились знаки!

Он вновь прервал свой рассказ. Он словно оценивал результат своего последнего заявления:

— Полностью ли понимаете вы то, что я говорю? Вы мне верите?

— Вы сами не были жертвой какого-нибудь недуга?

— Мой брат умирал. Я же никогда не чувствовал себя более бодрым и ясным… Напротив, ужас лишь обострил мои чувства. Вы мне верите? — повторил он.

Я покачал головой.

— И вы можете себе представить, как бы я рассказывал об этой сцене в кругу парижских ученых-лингвистов, в то время как некоторые из них обвиняли Жана-Франсуа Шампольона в том, что у него нет метода и что вся его работа интуитивна?

— Теперь я понимаю ваше молчание. Продолжайте, прошу вас, я вам верю. Более того, я знаю, что мы приближаемся к правде. Мы поднимаем пелену. Мы совсем близко к тому бесконечному и огромному свету, о котором говорил Сегир и который он, возможно, преодолел, как он сам как-то неосторожно мне написал…

— Да, Сегир больше не шевелился. Только веки его дрожали. Моим единственным утешением было то, что он цеплялся за жизнь. Я был там, и тут вдруг начались совсем странные вещи. Знаки — теперь я видел их в зеркале на стене, напротив Сегира. Я слышал этот шепот и видел, как появляются все новые и новые знаки…

Он взмахнул рукой. Он снова переживал эту сцену. Он прочерчивал воображаемые линии, но больше не произносил звуков, которые услышал тогда.

— Вскоре знаки превратились в нечто вроде пара, и он мало-помалу покрыл все зеркало и даже окна. Что-то вроде легкого дыхания прошло около меня, и я какие-то звуки раздавались снова и снова, а потом Сегир заговорил: «Пусть вода будет для тебя огнем жгучим». Я не забыл этих слов. Это невозможно забыть. Голос и его эхо; они дрожали в воздухе. Звук, затем слово, произнесенное вслед моим братом, а пар все сгущался, знаки проступали все четче и умножались в каком-то безудержном ритме. Они как бы писали и говорили. И все это одновременно. Затем слова слились во фразы, которые преследуют меня и возникают каждую ночь. Послушайте, Фарос. Представьте себе: «Я — Единственный с Первого Мгновения. Я — мир Первого Раза, Первого Роста. Я — не реальность. Я — Истина». Погруженный в кому, Сегир с легкостью переводил этот шепот. Его кровь была отравлена, тело судорожно вздрагивало, однако дышал он спокойно, как дышит маленький ребенок.

— Я — Единственный с Первого Мгновения, — повторил я. — Кто, кроме Бога, мог бы назвать себя так?

Мой взгляд затуманился. Правда была, возможно, слишком сильна, чтобы ее понимать. Но от нее невозможно было отказаться. Я жаждал ее, эту правду. Я должен был ее услышать.

Пренебрегая моим трепетом, Фижак продолжил:

— Сегир открыл глаза. Видел ли он меня? Наверняка нет. Он был жив, да. Но только для того, чтобы слышать и читать звуки и знаки, которые были ему адресованы. А я? Ценой невероятных усилий я немного пришел в себя. Я ничего не боялся. Я был свидетелем сцены, которую не постигал. Я очутился здесь случайно. Я не имел к этому отношения, но догадывался, что Сегиру ничего не грозит. Пока не грозит… В противном случае, зачем Богу действовать таким образом? Бог… Как и вы, я произнес его имя. Но я не успевал поразмыслить об этой фантастической гипотезе. Сегир все еще говорил, уставившись на зеркало, где начертаны были знаки:

«Да, — сказал он, — мне нужны Ключи Сновидений…» И протянул руку в пустоту.

— Ключи? Ключи к расшифровке?

— Я не получил тому немедленных доказательств. Но ключи эти открывали дверь, недоступную простым смертным. Дверь между жизнью и смертью.

— Совсем иной природы, нежели Розеттский камень?