Читать книгу "Чтение с листа - Елена Холмогорова"

Самолет болтало, шум стоял невообразимый. В очередной воздушной яме пожилая цыганка, видимо, какое-то таборное начальство, сдернула с головы платок и запричитала. Тут же к ней присоединились другие. Стюардесса металась по салону, требуя пристегнуть ремни, пилот в динамик тщетно кричал про «зону турбулентности», казалось, в маленький «Як-40» вместились не два десятка, а сотни дикарей. Закладывало уши от детского плача, воя и от уханья металлической коробчонки в завихряющийся поток.

Вета в своей жизни летала немного, но никогда не боялась, а тут стало жутко. Сок в пластиковом стаканчике не просто болтался, закручивался в воронку. Она вцепилась в поручни и закрыла глаза. Теперь и голова стала кружиться.

«Не в моих правилах приставать, однако соседка-то моя еле жива», – подумал он и тронул Вету за рукав.

– Простите, но я врач и вижу, что вам нехорошо. Откройте глаза и давайте поговорим о чем-нибудь.

Вету вдруг рассмешило это «поговорим о чем-нибудь». О чем? О том, что дома ее ждет «настоящий борщ», что она писала дипломную работу о писательском ремесле по «Золотой розе» Паустовского, сама рассказики сочиняла, а работает секретаршей, или, может быть, о том, что любила один раз в жизни в двенадцать лет?.. Классика: все рассказать о себе попутчику в поезде, а вот про самолет – это уже современный вариант. О чем?

– Вам когда-нибудь было страшно? – спросила она о том, что сейчас было на поверхности сознания.

Да, ему было страшно. Много раз. Последний раз было страшно три дня назад, когда он увидел закованную в металлический аппарат ногу жены, а потом в ординаторской услышал: «Коллега, поймите, хромать она все равно будет, да и пожизненной гарантии мы не даем». Спрашивать, сможет ли она танцевать, было смешно, одна скользкая ступенька похоронила участие в соревнованиях и новое платье, и новый рисунок квикстепа. И, похоже, надо просить больше дежурств в больнице – работу в Доме пионеров ей тоже придется оставить, и своих любимых учеников, и концерты… Ладно, лишь бы ходила.

Он сам не заметил, что все это говорил вслух.

Вета сразу же устыдилась своих переживаний. Слов сочувствия не находилось. Она помолчала, потом невпопад сказала:

– Да, нога – беда. Я три года назад руку ломала в локте – вот тут, – она долго тыкала в рукав, дожидаясь, пока он сфокусирует взгляд, – и то беспомощной была, страшно вспомнить.

Сок в стаканчике прекратил бешеный танец и теперь лишь слегка подрагивал. Стало намного тише, только младенец продолжал заходиться в надрывном крике.

– А мне страшней всего было, когда загорелась соседняя дача, – продолжала Вета. – Мама обезумела, кидала в простыни какие-то вещи, без смысла, что попадалось под руку, связывала в узлы и вытаскивала на улицу. И слышу, как сейчас, как крыша с треском провалилась.

Сосед покачал головой:

– Да, детские воспоминания самые острые. А на вашу дачу огонь не перекинулся?

– Нет, слава богу.

Они замолчали. «О чем-нибудь» поговорить не получалось. Но опять стало страшно. «Больше никогда не буду летать», – вдруг решительно подумала она.

Он представил себе выходные, которые придется проводить дома, перемену всего уклада жизни и понял, что не готов. Не готов – и всё тут. Рядом сидела сероглазая ровесница, он мог протянуть руку, обнять, пригласить за город… А уж потом вернуться домой и наврать про срочный вызов…

Самолет пошел на снижение. Вета вдруг сказала:

– А вот знаете, когда еще было очень страшно. Со мной в институте учился мальчик, слепой от рождения. Читал пальцами, по азбуке Брайля. И вот поехали мы как-то на экскурсию в Загорск. И он с нами. Подошел к собору, гладит его рукой и громко так говорит, как бы ко всем нам обращаясь: «Смотрите, какая красота!»

«А она еще и умная!»

В иллюминаторе уже можно было разглядеть голые подмосковные леса, квадратики распаханных полей, ленты шоссе, точки машин.

Цыганки поправляли съехавшие платки, рылись в потертых сумках, шикали на детей.

Ему еще надо ждать багаж, а у Веты была только сумка.

– Вы врач, вам не привыкать спасать. Спасибо. Мне, правда, было очень страшно. Желаю вашей жене полного выздоровления. До свидания!

Теперь по-настоящему страшно было уже ему самому.

Репетиция вдовства

1987

Она ела прямо со сковородки. Три раза в день. Жаренную на постном масле картошку. Пролежавшие почти месяц в посылочном ящике под столом картофелины сморщились, никак не хотели уступать ножу, а очищенные слегка проминались, как плохо надутые мячики.

Яблок и впрямь была прорва. Они валялись на земле, темнея подгнившими бочками и устилая, как ковром, аккуратно, разве что не циркулем прочерченные границы. Муж, равнодушный ко всему прочему – цветам, грядкам – болезненно любил свои яблони: белил по весне, окапывал, удобрял, а осенью, в урожайные годы раздавал всем вокруг полные пакеты, и до следующего лета не надоедало ему пить чай с яблочным джемом. Вете казалось, что, когда начальник вынес приговор: «На объект!», у мужа только одно и мелькнуло в мозгу: «Яблоки!»

Участок, еще в шестидесятые годы полученный Ветиными родителями, он не любил. Нехотя, по обязанности приезжал на выходные, неловко помогал тестю. «Не повезло мне, – говорил тот, – не золотые руки зять попался – анодированные», норовил в воскресенье уехать пораньше, мол, к вечеру электричка битком набита. Когда родители один за другим умерли, посадил яблони, напихав по совету бывалых садоводов под корни гвоздей и прочих железок, стал бывать на даче чаще, многому научился, почувствовал себя хозяином.

Пока Павлик был маленьким, жил там все лето с бабушкой, они приезжали – руки, оттянутые сумками – продуктов не достать – сын загорелый, веселый бежал им навстречу, и это был самый счастливый момент, наверное, вообще в ее жизни.

В их небольшом садовом товариществе все друг друга знали, все были на виду в переносном, да и в прямом смысле – жизнь просвечивала сквозь сетку рабицу и невысокий штакетник.

Вета уже успела рассказать, что Мишу услали на десять дней в командировку – сдается какой-то важный объект и туда кинули дополнительные силы. А время собирать урожай и закрывать дом на зиму, в воскресенье приедет приятель мужа – увезет.

Она сортировала яблоки, закапывая гнилые в яму, как было велено, монотонное занятие и непривычное одиночество были не-ожиданно сладостны. Ей все нравилось: желтеющие березы, сыроватый воздух, расцветшие астры, соседский котенок, укативший у нее из-под руки белый налив, обычно раздражавшие голоса – слов не разобрать, а главное – свобода. Как будто эти дни были подарены ей сверх отпущенных и не шли в общий счет.

Мама всегда возмущалась: «У тебя что, мужика нет?!» Конечно, он не оставлял ей тяжелой работы, но все, что по силам, Вета привыкла делать сама. Было легко – муж рядом, всегда за спиной. А теперь ее сковал страх, боязнь ошибиться, пусть в незначащей мелочи, словно отцепили страховочный трос. Как будто придет проверка и, как адмирал, инспектирующий корабль, кто-то станет белоснежным носовым платком проходиться по завернутым на зиму в газету кастрюлям и упакованным в пленку матрасам. Она протопила печку, как делала сотни раз. Но никогда при муже не посмели бы выпрыгнуть на железный лист мерцающие краснотой угольки…