Читать книгу "Краски Алкионы - Маргарита Азарова"

Печать печали не покидала чело Никоса. Он не стремился производить впечатление печального человека, и, надо отметить, его печаль, во взгляде посторонних на него людей, не соприкоснувшихся с его историей, трансформировалась в аристократическую загадочность, которая очень импонировала положительному в данном случае ярлыку, что навешивает общество на каждого из нас для персонификации от остальных людей. Тем не менее, в свои 45 он выглядел старше, что визуально наполняло его облик ещё и дополнительной мудростью.

Печаль была подлинной, и навешанные ярлыки и мнения тоже недалеко ушли от истины его человеческой натуры. Правда заключалась в том, что его жена – единственно любимая им женщина – вот уже как пятнадцать лет покоилась в семейном склепе, и его жизнь в личностном плане была сконцентрирована на двух дочерях, как он считал, продолжательниц его дела. Он гордился тем, что в его жилах течёт кровь предков, почитаемых на Руси волхвов. Его беспокоило, что его чистая вера в достоинства предков, уважение и преклонение перед их деяниями многие окружающие принимали с подозрением и, соприкоснувшись ближе с его культом, грубо называли его сектантом, а адептов – приверженцев его веры – сектантами. Да и что такое секта? Это своего рода свободомыслие, отличное от общего направления, это другая линия философских взглядов. «Почему я должен мыслить как остальные?» – недоумённо разводил руками Никос. Подчинение большинству, иначе – ату его за инакомыслие. Получается, жестокость, совершённая большинством, это уже не жестокость, она возведена в ранг закона, это уже правило жизни.

Его свободолюбивая натура, открытая только для естественных сил природы, бунтовала против такого уклада жизни. Но несправедливые правила и те социальные рамки диктовали условия, заставляли приспосабливаться его душу к осторожному образу жизни, дабы не причинить вред своим дочерям и своим приверженцам от людей, заинтересованных в единоверии. Что плохого в том, что он больше других почитает своё наследие, помнит имя своё? Он не противостоит людям и их вере, он не заставляет их отрекаться от веры, просто он не приверженец той религии, что проповедуют массы. Равно такой же скептицизм и улыбку вызывают в нём они, как и он у них. Он хочет, чтобы его оставили с его мировоззрением наедине, а они своим презрением и отрицанием очевидных вещей унижают и бичуют. После смерти жены он продолжает дело отца и деда, но отвернувшаяся от него любовь, вернее, её отсутствие, угнетали его душу. Он стал более требователен к окружающим, от дочерей требовал беспрекословного повиновения и усвоения всего того, что знал сам. Сына у него не было, и решение представить своих дочерей частью той культуры, которую, как её представитель, он проповедовал, считал своим наиважнейшим долгом в жизни. Но это всё я додумал за него, делая выводы из первых бесед с ним, надеясь, что основные домыслы и моё представление о Никосе не пойдут кардинально вразрез с истинным положением дел.

Глава 11

Помни, ты обещала, – услышал я последние напутственные слова, произнесённые Никосом своей дочери, входившей в комнату, где я приготовил уже всё необходимое для воплощения её на холсте. Сам Никос остался за дверью, а очаровательное создание в чёрном облегающем платье а ля Коко Шанель, в чёрных лакированных туфельках на высокой шпильке прошлось по комнате, зовуще покачивая бёдрами, всем телом говоря: «А вот, посмотрите на меня, хороша, не правда ли?!»

«Интересно, – подумал я, – что такое она ему обещала? Ведь это, несомненно, связано со мной. Иначе не было бы произнесено в последний момент пересечения порога комнаты».

Было похоже на прощальный взмах – остановить что-то неконтролируемое… в нём была и надежда, и отчаяние: отчаяние от практического знания ситуации и робкая надежда, что возможно исключение из правил.

Девушка знала себе цену и была довольна произведённым эффектом. Она не была вульгарна, но смела и, как само собой разумеющееся, протянула руку для поцелуя. Могу сказать, что я получил эстетическое удовольствие от её поведения: не противно, скорее, наоборот.

– Меня зовут Зирин, – представилась она. – Так вот вы какой – художник по имени Марсель. Вы не боитесь в меня влюбиться?

– Вы очаровательны, – сдержанно сказал я, но эта сдержанность давалась мне с трудом, потому что в её голосе я уловил те колдовские нотки, тянущие в омут, нотки, что слышал в безымянном пении, иногда долетающем до моего слуха.

– Это ваше пение я иногда слышу? – спросил я.

– Нет, это не я, – ответила Зирин. – Возможно, это записи, папа любит их слушать. А, впрочем, я пою, но я не думала, что моё пение кому-то мешает.

– Я этого не сказал…

К чему, к чему, а к такой притягательной силе женского очарования я был не готов. «Не помешает ли это работе», – признаюсь, подумал я. Улыбнулся своим мыслям: рассуждаю как умудрённый опытом старый дед. У нас разница в возрасте не очень значительная. Эта восемнадцатилетняя малышка с первого момента знакомства вертит мной, как хочет, а я податлив, словно расплавленный воск. Надо переломить ситуацию обязательно. Может, зная именно эту её особенность воздействия на мужчин. Никос и предупреждал её на пороге мастерской. Старание дистанцироваться от Зирин на первых порах увенчалось успехом. Я незаметно глубоко вздохнул несколько раз и уже спокойным без придыхания голосом предложил ей присесть на кушетку, поставленную мной именно так, чтобы было удобно созерцать позирующую модель, где светотени выступят помощниками в работе. Дуализм будет продолжен.

Сегодня вечером, как и несколько дней подряд, птичка зимородок постучала в моё окно. Я его открыл, она не улетела и позволила взять себя в руки. Высшая степень доверия. Но в этот момент открылась дверь в комнату (возможно, увлечённый общением с моей необычной гостьей, я не услышал упреждающего стука). Птичка вспорхнула и улетела. Я очень сожалел, но у меня не было времени долго сокрушаться но этому поводу: вошедшим оказался хозяин дома, и я должен был уделить ему внимание. Увидев открытое окно, он очень удивился.

– Друг мой, вы принимаете воздушные ванны закаливания?

Несмотря на моё хорошее к нему отношение, мне почему-то не хотелось объяснять причину моего поступка. Впрочем, это ведь касалось не только меня, но и маленькой птички, проявившей ко мне своё доверие. Так что наша тайна осталась при нас: при мне и Алкионе (так я стал называть её про себя).

Мы обменялись с Никосом незначительными фразами. Видимо, он не решался напрямую спросить о том, как ведёт себя его дочь Зирин. Сказал только, что верит в меня и не сомневается, что портрет займёт достойное место в его картинной галерее.

Не раздеваясь, я прилёг на кровать, размышляя о портрете Зирин: о своих набросках, красках и о том, что я раб красоты. Но, согласись, она бывает разной. Не хочется уподобляться банальностью: сколько людей, столько и мнений. Просто она разная, вот и всё. Перейдя к конкретному персонажу изображаемого мной объекта, скажу: она прекрасна, прекрасна той стандартной, общепринятой красотой нашего времени, но не более того. Изящные длинные средства передвижения… Подумалось о том, как можно по одной такой фразе сразу наметить отношение автора к объекту. Её перси, тут я вспомнил приятеля, который чуть не захлебнулся слюной, живописуя знакомую девушку в 17 лет, обладающую необыкновенным четвертым номером бюста, но вот здесь, как говорится, каждому своё. Кому-то очень важно сказать: «О, её грудь не больше моей ладони», – и это ему важнее всех иных факторов красоты. Но буду лоялен. Перси Зирин, с моей точки зрения, без описания оных, просто прекрасны. В них нет мясистой вульгарности, но они достаточны для того, чтобы их демонстрировать в декольте, они упруги, и соски, не отягощенные никакой телесной бронёй женского белья, всё время на страже – как солдатики на посту, говорят о своей готовности к любовному сражению, с желанием быть побеждёнными. Да, всё же надо отметить её округлые коленки. Это важно для меня. Я, встречаясь с противоположным полом, всеми правдами и неправдами стараюсь высмотреть форму колена: для моих эротических фантазий эта часть тела является важной, самой важной. Так вот, все иные коленки не выдерживают никакой конкуренции с коленками Зирин. Это отдельное произведение искусства. Я надеюсь на портрете одухотворить не только глаза Зирин цвета маренгового омута, на дне которого поблёскивают тёмно-серые звёзды манящим губительным светом. Да что глаза, весь её облик, но, конечно, и её коленки. Но именно они у меня вызвали ассоциацию с паутиной в лесу, которая неизвестно откуда липнет на лицо, попадая в нос, глаза, её хочется всегда смахнуть, но кажется, что она везде; опуталa в лесу все деревья, и выйти из него, не попав в сети этой паутины, невозможно. Волосы Зирин отличались необыкновенным оттенком: определить его даже как профессиональный художник я был не в силах, впрочем, этот оттенок имел особенность меняться от салатово-серого до иссиня-дымчато-зелёного, опять же, оговорюсь, словами передать нельзя, невозможно. Нос с небольшой горбинкой придавал её лицу особую пикантность, как кулинарному блюду специи, присущие только ему, приобретающему свой законченный неповторимый вкус только в их присутствии и никак иначе.