Читать книгу "Русалочка в черном - Уинифред Леннокс"

— Не выйдет! Тебе уже семнадцать, ты сильная и здоровая.

— Я все равно не стану жить… — прошептала она посиневшими губами, когда боль слегка отпустила. — Вы… вы ничего не знаете…

— А о ребенке подумала? Он вот-вот появится на свет, а ты уже ненавидишь его! — Теплая ладонь пожилой женщины-врача легла на горячий лоб роженицы. — Ну полно, успокойся! Скоро ты познакомишься с малышом, и тогда…

— Не-е-ет! — отчаянно закричала Памела. — Отпустите меня!

— Черта с два, дыши! Сестра, маску! — Врач была неумолима. — И приготовьте все для наркоза. Кажется, пора…

Памела извивалась, вырывалась, но тщетно: в вену впилась тонкая игла, словно хоботок неведомого кровососа, перед глазами замелькали какие-то искорки, и она стала плавно погружаться туда, где не было ни боли, ни темного ужаса перед грядущим… Неужели это конец?

Очнувшись, она испытала поистине райское блаженство, заключавшееся в отсутствии боли. Широко раскрыв в темноте глаза, облизнула искусанные, вспухшие губы. Постепенно из окружающего мрака выплыли очертания спинки кровати, ночного столика, крошечной колыбельки…

Памелу подбросило словно пружиной. Ребенок! Он все-таки родился. И она жива…

От резкого движения внутри снова пробудилась боль, но Памела уже не думала о ней. Двадцать восьмое июня. День ее рождения. И его…

Подойти к колыбельке? Нет, никогда! Она с трудом выпростала из-под казенной простыни длинные ноги, спустила их на пол, выпрямилась… Приступ дурноты едва не испортил все дело, но Памела успела ухватиться за спинку кровати.

Видимо, ребенок в колыбельке что-то почувствовал — зашевелился, закряхтел, потом заплакал. Плач этот, горький и отчаянный, подействовал на юную мать словно удар тока — Памела задрожала всем телом, сделала шаг к колыбельке…

Ну и куда ты пойдешь, девочка? Домой, к матери, сердце которой разорвется от горя, узнай она о твоем позоре? Или пустишься вдогонку за Шоном, умоляя, упрашивая? Твоя ирландская гордость не позволит тебе ни того, ни другого, Ты сама знаешь. Самое лучшее — бежать, бежать без оглядки прямо сейчас.

Она только подойдет к колыбельке, только взглянет на дитя, родившееся в один день с нею…

Нет! Ты прекрасно понимаешь, дурочка: стоит тебе сделать это — и ты никогда уже не сможешь уйти!

Пересиливая боль и сковывающую тело усталость, борясь с головокружением, Памела подошла к окну, тихонько открыла тяжелую раму… Водосточная труба. Подойдет. Развитая мускулатура и на этот раз не подвела ее — спуститься со второго этажа оказалось плевым делом. А позади не умолкал зовущий младенческий крик…

Вот босые ноги коснулись влажной травы, вот она стремглав бежит прочь от клиники, больничная рубашка не достигает колен — а детский плач делается все громче… Ветви хлещут по лицу, рвут рубашку, Памела спотыкается о корень дерева, падает лицом вниз и теряет сознание. Только тут где-то далеко позади умолкает ребенок — или она просто перестает слышать его зов?..

Открыв глаза, Памела зажмурилась — солнце, стоящее почти в зените, буквально ослепило ее. С трудом поднявшись, она огляделась. Далеко убежать не удалось — до больничной ограды осталось несколько десятков метров. Ничего, даже при свете дня она сможет ускользнуть, и никто ее не остановит!

Но что это? В истерзанном теле обнаружился новый источник боли — груди налились и отяжелели, тонкая рубашка промокла насквозь. Коснувшись сосков кончиками пальцев, Памела глухо застонала и опустилась на траву. Кружилась голова, стучало в висках. Уронив руки на колени, юная мать дрожала, но не от холода — день выдался на редкость теплым. Неужели у нее жар? Дотронувшись до пылающего лба, она поморщилась: лицо было исцарапано — наверное, во время ночного бегства.

Потом она не могла припомнить, сколько часов просидела так, не думая ни о чем, тупо уставясь на узловатые корни, мало-помалу приходя в себя. Постепенно всплывали в памяти лица врача, акушерки, больничная палата, крохотная колыбелька… Зазвенел в ушах жалобный плач покинутого ребенка.

Что ты натворила, глупая? Если кто-то и должен расплатиться за свой грех, так это ты, именно ты, а не невинное дитя! Нельзя, подарив ему жизнь, отнять у него любовь! Мало тебе того, что всю жизнь прожила без отца, который бросил вас с матерью, когда ты была малюткой? Но у тебя есть хотя бы мама!

В памяти Памелы всплыли личики маленьких обитателей сиротского приюта — в детстве она с подругами часто носила туда подарки на Рождество и День благодарения. Словно наяву она вновь увидела их глаза — серьезные, сосредоточенные, взрослые глаза маленьких человечков, и ноги сами собой понесли ее назад, все быстрее, быстрее… И вот она уже бежала, прижимая руки к груди, где безумствовала боль…

— Ты вернулась, девочка? — Пожилая женщина-врач устремила на нее сквозь роговые очки взгляд серых глаз, всезнающих и печальных, но лишь на мгновение — и вновь уткнулась в регистрационный журнал. — Сожалею, — проговорила она еле слышно. — Твой мальчик умер. Два часа тому назад.

Детский плач, звеневший в ушах Памелы, умолк. Наступившая внезапно тишина оглушила ее. Она сделала шаг к столу, за которым, сидела, не глядя на нее, врач, потом другой… и упала навзничь, стукнувшись затылком об пол, прижимая ладони к промокшей от молока больничной сорочке…

Глава четвертая

Дар колдуньи

— Выпей, Русалочка…

Памела ощутила у самых губ холодный ободок бокала и машинально отхлебнула густой напиток, на сей раз напоминающий на вкус кофейный ликер. Надсадно ныла грудь — она отяжелела, соски снова затвердели. А тело болело так, словно Памела пробежала марафон или… или родила несколько часов назад. Она обвела взглядом гостиную. За окнами занимался рассвет. Она сидела на синем ковре, поджав ноги, у голых колен свернулся клубочком Негрито, а Мириам ласково улыбалась ей. Глядя в оливково-смуглое лицо в обрамлении снежной седины, Памела ощутила внезапное желание броситься на шею колдунье. Та, ни слова не говоря, раскрыла объятия, и Памела, сотрясаясь от рыданий, припала к ее груди.

— Прости меня, Русалочка, я вновь заставила тебя пережить самый страшный сон твоей жизни, — раздался уже знакомый гортанный голос. — Не удивляйся. Вся наша жизнь по большому счету сон, и стоит это понять, как делается легче… и немного скучнее.

— Я… я… — всхлипывала Памела, не в силах вымолвить ни слова.

— Не говори ничего, девочка. Я все расскажу сама. Ты пролежала в клинике три недели, первую из них — на грани жизни и смерти. Потом попыталась разузнать, что произошло с твоим ребенком.

— Мне сказали… сказали, такое случается. — Памела прерывисто вздохнула. — И чаще почему-то с мальчиками…

Мириам нежно отстранила ее от себя, заглядывая в залитое слезами бледное лицо. Глаза колдуньи снова были непроницаемо черными.

— С мальчиками? Но ведь ты родила дочь!

— Ты что-то путаешь, Мириам, это был мальчик. — Памела напрягала остатки воли, чтобы не закричать во всю мочь. — Мальчик! Он родился и умер в день моего рождения, когда мне исполнилось…