Читать книгу "Рыба, кровь, кости - Лесли Форбс"

Я ожидала, что меня встретит по меньшей мере Носферату в герметичной упаковке, поэтому была приятно удивлена, когда дверь открыла Салли Риверс. Блестящие каштановые волосы, разделенные пробором посередине, и тонкое лицо в форме сердечка — дочь сторожа вполне могла сойти за героиню какой-нибудь викторианской мелодрамы (само описание «дочь сторожа» уже несет в себе что-то от дешевого приключенческого романа). Джинсы и ботинки «Мартене» пришлось бы сменить на узорчатую кисею или что там еще носили диккенсовские девушки, но в остальном ее внешность — треугольник из встревоженных больших темных глаз, острого подбородка и рта, как бутон розы, — полностью соответствовала образу.

И тут она этот рот открыла. Ее зубы, может, и были в порядке, но речь сплошь состояла из типичных для Восточного Лондона пустот, куда проваливались и гласные, и согласные. Не то чтобы совсем уж Элиза Дулитл, но точно еще один новый диалект, достойный описания, — говоря ее собственными словами, «из ничё ничё и выйдет».

— Здоровый, да? — сказала она о доме, а я отметила про себя синяк, который начал расплываться вокруг ее левого глаза, как темный монокль. — Папа болеет, — добавила она, объясняя его отсутствие, и быстро прикрыла глаз рукой.

К тому, что упоминание об отце сопровождается враньем и синяками, пришлось привыкнуть довольно быстро.

Рассел протиснулся мимо нее и устремился вперед по коридору, скользя когтями по половицам. «Вот шельма!» — с восхищением сказала Салли. Мы последовали за ним, хотя и не так быстро, и вошли в огромную гостиную, которая выглядела так, будто в ней сорок лет не прибирались. Все вокруг было покрыто старыми газетами, журналами, оберточной бумагой и напоминало музей бабочек-однодневок, только лишенный их очарования. Мебель давно утратила свое первичное назначение: кресло служило хранилищем любовных романов, а на парчовом диване разместилась настоящая коллекция дамских сумочек — на них ушел целый зоопарк рептилий и экзотических млекопитающих. Предыдущие владельцы кожи и меха все еще были более или менее опознаваемы; особенно впечатляла сумочка, сделанная из целого броненосца, чей живот был набит флакончиками духов.

— В последнее время Алекс отсюда не вылезала, — объяснила Салли, извиняясь, как будто не мои родственники, а ее учинили здесь беспорядок. — Она была очень слаба. И почти слепая.

Александра, похоже, не только спала, но и готовила в этой комнате: электрическая плитка примостилась на буфете, который прыщавился огрызками фруктов; лакированная поверхность буфета была прикрыта газетой, объявлявшей о смерти Уинстона Черчилля. Прошедшие десятилетия отражали этикетки на выстроившихся в батарею банках горчицы «Колман» и кофе «Кемп»: классический лейбл «Кемп» — стоящий индиец в тюрбане, который подносит кофе сидящему британскому офицеру, — в шестидесятых и семидесятых уступил место более политически корректному варианту, где поднос индийца заретушировали. Впрочем, как я заметила, сам индиец по-прежнему стоял за офицером, а вовсе не болтался вокруг в джинсах, покуривая травку и обмениваясь с приятелями рецептами чатни.[15]

Поток солнечных лучей, что проникал через выходившее в сад окно, заливал светом самые укромные уголки комнаты, даже несмотря на толстую пленку лондонской копоти; на тысячную долю секунды причудливая игра яркого света и старого потрескавшегося стекла сотворила из теней некую фигуру. Рассел залаял, облако закрыло солнце, и фигура превратилась в вешалку, на которой висели две старомодные шляпы, украшенные нелепыми перьями.

Я повернулась к Салли:

— А что насчет кухни?

Она скорчила гримасу:

— Каменный век. Даже духовки нет. Все книжки с рецептами слиплись от сырости. А еще пауки — огромные, как крысы.

Я последовала за своим проводником по полутемному коридору, вдоль которого с обеих сторон тянулись миниатюрные стеклянные оранжереи, все пустые, — Салли поведала мне, что это были ящики Варда, названные по имени жившего в девятнадцатом веке изобретателя, который положил гусеницу окукливаться в запечатанную стеклянную банку с какой-то грязью, а месяц спустя обнаружил, что там вырос крошечный папоротник.

— Алекс рассказала, что ботаники переняли эту идею и стали перевозить в таких ящиках растения.

— А что случилось с гусеницей?

Салли на некоторое время задумалась, отчего ее треугольное лицо еще больше заострилось, а потом призналась, что не знает.

— Но иногда внутрь пробирались крысы или морская вода, они убивали растения, и это случалось так часто, что люди начали называть эти ящики гробами Варда — потому что слишком мало образцов доезжало живыми, понимаете?

Поднимаясь по лестнице на следующий этаж, я почувствовала, как сверху на меня давит весь груз беспорядка, пушистого от пыли мусора, чужих комнат с безвкусными обоями и мрачной мебелью, вырезанной из исчезнувших тропических лесов.

— Может, мне лучше сначала взглянуть на сад?

Салли остановилась.

— Вы… вы, наверно, сами теперь будете заниматься садом.

— Не беспокойся, Фрэнк Баррет рассказал мне, какую огромную работу ты проделала, — сад твой.

У следующего ряда дверей я заглянула за зловещий викторианский гардероб в несколько больших комнат, куда двадцатый век никогда не вторгался.

— Кроме того, попечительский фонд выделяет какие-то деньги на содержание. Можешь пользоваться ими, если хочешь. — Я оглянулась, желая убедиться, что Салли меня слышала, и увидела, как на ее щеках выступило два красных пятна.

— Вы серьезно? — спросила она тихо.

— Странно, что они никогда их тебе не предлагали.

— Они… Это папа: он получает деньги.

— Он работает в саду? Салли помотала головой.

— Тогда я прослежу, чтобы деньги поступали к тебе.

— Клер? — Салли по-прежнему стояла в коридоре. — Когда я заказываю всякие вещи, покупаю растения, то есть — я могу давать ваш адрес? У меня есть все каталоги. Просто, папе не понравится, если их будут привозить к нам домой…

— Какие каталоги?

— Каталоги заказа садовых растений но почте, — сказала она нетерпеливо. — Мистер Банерджи, он живет в одном из приютов, дает их мне. — Салли проследила за моим взглядом и посмотрела на стеллажи книг перед нами. — А Алекс давала мне почитать садовые книги, — добавила она быстро, сунула руку в карман и извлекла оттуда маленький томик. — Вот последняя.

Название было едва различимо: «Ежегодник Королевского ботанического сада, Калькутта, 1888 год».

Я велела ей оставить книгу у себя.

— Это все, что здесь есть, Салли?

Каждая комната, в которую мы заходили, была доверху набита: начиная от чердака, заставленного старыми сундуками, и заканчивая библиотекой, хранившей покрытые пятнами сырости книги о ботанических исследованиях. Неожиданно для себя самой я стала хранителем музея. Невозможно было придумать что-либо более далекое от моего привычного окружения: самой большой драгоценностью моего отца — ну не считая, конечно, травки — был камень, испещренный белыми прожилками; он называл его «Карта неизведанной страны». Может, это она и была.