Читать книгу "Ты такой светлый - Туре Ренберг"

Туре Ренберг

Ты такой светлый

First published by Forlaget Oktober AS, 2016

Published in agreement with Oslo Literary Agency

© Tore Renberg, 2016

© А. Ливанова, перевод на русский язык, 2023

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2023

© ООО “Издательство АСТ”, 2023

Издательство CORPUS ®

1

Мы явились сквозь свет

растерянные и понурые

стойкие и отчаявшиеся

Кровоточа

душой

Улыбаясь

напоказ

Нас подвергли хуле

за все, что мы делали

и чего не делали тоже

Он вошел в наши жизни жестко, вот что я думаю. В общем и целом ничего хорошего из этого не получилось, сплошные горести и треволнения, и наша жизнь стала угрюмее, а не светлее.

Своим сияющим взглядом он умел всем поднять настроение. Мой старший сын назвал его как‐то метеором, никогда этого не забуду, но если выражаться менее напыщенно, скажу, что он был из тех, рядом с которыми всегда звучит смех и царит уверенность, что в жизни нет ничего невозможного. Бывало, пообщаешься с ним – и сразу тянет на свершения: стену там покрасить или канаву выкопать, но главное, выложиться по полной.

В нашем захолустье он устроился работать участковым врачом. Из себя он был стройный, ладный, лет примерно сорока. Родом из ничем не примечательного городка на другом конце страны, в паре часов езды на юго-запад от столицы. “Любовь! – отвечал он обычно с улыбкой на вопрос, чтó его занесло в нашу глушь. – Что еще может заставить человека уехать так далеко от дома?”

Звали его Стейнар, и он стал нашим соседом 13 марта 2014 года. Сначала это всех только радовало, мы все время ощущали рядом с собой какое‐то изумительно доброе тепло. Потом мы почувствовали некое зыбкое беспокойство, и в конце концов все обернулось ужасающей катастрофой.

Вживой изгороди, закрывающей наш участок от дома Хогне, есть лаз.

Я‐то всегда думал, что это заросли лигуструма, пока пару лет тому назад не упомянул в разговоре с матерью, что, мол, у нас в лигуструме дырка с метр высотой, так что кошки и собаки шастают туда-сюда. Ну ты и балда, сказала мать, рассмеявшись своим птичьим смехом; лигуструм, скажешь тоже, это же туя. А потом спросила, покачав головой, как это сын садовника может настолько не разбираться в растениях.

– Может, потому, что матушка вечно торопилась выхватить работу из моих неумелых ручек? – парировал я.

Иногда я позволяю себе так разговаривать с матерью, дай бог здоровья этой незлобливой душе. Росточком она и вправду не вышла, я это не для красного словца говорю, но свой малый рост несет с достоинством. Да, я в курсе, что ни с кем больше я так говорить себе не позволяю и что глупо взрослому мужику за сорок раздражаться из‐за слов собственной матери. Но что есть, то есть, не могу с собой совладать. Надеюсь только, что она знает: это свидетельство не только глупости, но и любви, пусть даже видавшей виды любви, какая и бывает между людьми, много времени проводящими вместе.

Может статься, свою манеру дерзить матери я перенял от отца. Вообще‐то он чудеснейший человек, на мой субъективный взгляд, но когда ему кажется, что где‐то непорядок и он начинает закипать – а такое случается частенько, – то лучше ему на язычок не попадаться. Разница лишь в том, что он так со всеми разговаривает, а я только с матерью.

Довольно неприглядное обыкновение, я и сам знаю.

Моя жена Вибеке, с которой я так никогда не говорю, если прицепится к чему, не отстанет. Это и одна из ее сильных сторон, и одна из слабых – так же, как мой пофигизм в духе семидесятых несет в себе и мою силу, и мою слабость. Вибеке уж сколько лет пеняет мне на этот лаз. Нет чтоб зарасти, наоборот – становится шире и шире, говорит она, и тут мне бы промолчать, так нет, не премину заявить, что по мне, так пусть ширится сколько угодно, в таком лазе есть своя прелесть. А потом еще и добавлю: так ли нужно, чтобы вокруг было одно совершенство?

– Совершенство, – отвечает Вибеке, довольно усмехаясь, – сильно недооценивают в наше время.

Вибеке работает директором местной школы, рулит всеми учениками с первого по десятый класс, а их ведь почти четыреста. Она знает, чего хочет добиться от нас всех – и от детишек, и от местной общественности. Она считает, что проблема нашего поселка в том, что мы все делаем с оглядкой на городских, отзываемся о них с пренебрежением, чтo, мол, они о себе воображают, но по сути сами ставим себя ниже горожан. Вибеке упорно пишет в местную газету, выступает на разных собраниях, участвует во всех акциях солидарности и в самых диковинных мероприятиях. Отношение к ней тут у нас неоднозначное, потому что она всюду суется, а это нравится далеко не всем, так что некоторые держат мою жену за назойливую бой-бабу. Зато другие считают ее отважным борцом за справедливость, готовым говорить, что думает, и дерзновенной идеалисткой, не боящейся отстаивать свое мнение.

Я люблю ее сильнее, чем вообще, думаю, могу кого‐то любить.

Мне она кажется бесконечно сексапильной и страшно умной, и я сознаю, как мне повезло, что мы вместе. Что она вообще предпочла остаться в нашем поселке, что не уехала насовсем, как многие другие, перебравшиеся в столицу или в другой большой город, но не вполне понимающие, как им быть со своим деревенским прошлым. Как это она осталась здесь – загадка для меня, а еще большая загадка кроется, по мнению многих, в том, что она остановила свой выбор на мне.

Остается полагать, что у нее имелись на то свои основания.

Что грядут перемены, мы поняли в начале февраля, когда в доме Хогне вдруг стали появляться люди.

– Что там у них такое, папа? – спросил однажды довольно холодным днем, когда сад освещало серое солнце, восьмилетний Эйольф, наш младший. Мы как раз были в саду, проверяли, насколько заржавели за зиму велики. В нашей семье все парни такие, все мы отчасти разгильдяи и не очень тщательно ухаживаем за вещами. Мой отец вечно твердит: ничего не берегут, все готовы профукать.

Сынишка показывал на мужика, который шел к дому Хогне с табличкой под мышкой.

– Да кто ж его знает, Эйольф, – сказал я, – наверное, кто‐то собирается поселиться в доме Хогне.

– А кто, папа, как ты думаешь?

– Так в том‐то и дело, – сказал я, – что это