Читать книгу "Огонь и Ветер - Рина Море"

Мне не в чем упрекнуть Его Величество. Его рука протянулась поддержать меня и через океан, в первом моем шаге на чужую землю. Он сделал больше, чем смог бы любой другой мужчина на свете, – для дважды отвергнувшей и прилюдно оскорбившей его невесты. Я не заслужила такой заботы.

К радости моих тех дней, он не бывал с женой нежен – только вежлив. Кахалитэ повезло. Эльяс вышла замуж за день до моей «смерти». Раздосадованные родители поторопились. В тишине, темноте своей спальни, ночами, сидя на полу, император шептал: «Ты ведь здесь, Сибрэйль? Ты пахнешь небом, я тебя слышу…»

Я была с ним, всегда рядом. Но нет, он меня не слышал – ни шепота, ни крика, хотя я так хотела с ним поговорить. Когда мы поселились в доме, потихоньку устроились, окруженные заботой бывшей няньки, мама начала оживать, успокоившись относительно будущего. Поверила, что мы сможем жить мирно и в достатке на этой земле. Присматривалась ко мне. И спросила однажды:

– Сибрэ, а ты, часом, не беременна?

Да, я знала это уже на корабле, ибо вместе с ветром по моим жилам растекался огонь. Кажется, я и радовалась, и ужасалась. Не была готова стать матерью.

Мне было двадцать, я безумно любила. Я так жаждала счастья, побед, наслаждений. И мне уже почти было дано все – совершенно все, невероятный мужчина, трон, магия, солнце ослепительного счастья зажглось для меня. И все потерять. Влачить существование в этой тусклой, отсталой в сравнении с Империей страной, вдали от того, кого любишь, вдали от существ, похожих на тебя, стараться жить очень тихо, незаметно, и это навсегда.

Я проиграла. Они меня победили – «порядочные женщины» Империи, для которых моя свобода была плевком в их собственную посредственность и слабость, «благородные л’лэарды», боровшиеся за то, чтобы отнимать у женщин стихию осталось священным, незыблемым правом их самих и их сыновей. Невесты и их родители, возненавидевшие «выскочку». Сибрэйль Верана умерла. Женщина под чужим именем, вынужденная все так же скрывать свои способности, навсегда разлученная с тем, кого любила, – эта женщина не в счет. Они получили что хотели, а я потеряла мужчину, которого любила больше всего на свете.

Ну да, удалось сохранить жизнь, ветер, кто-то бы радовался. Но вот уж что точно не в моем характере, так это смирение. Полупобеде радоваться не могу. Я ненавидела Жреческий совет и всех других саган. Я мечтала все разрушить, осмеять, чтобы содрогнулись столпы и устои, чтобы эти сиятельные л’лэарди и л’лэарды сожрали друг друга с кровью и кишками и подавились собственной лживой моралью. Но эта искорка жизни, горевшая во мне, была искорка от огня Авердана, и только потому я радовалась ей.

Честно, не знаю, что бы я чувствовала, явись дитя ветренницей. Возможно, я бы просто ее невзлюбила, как досадную помеху. Но и к огненной любовь моя была странна. Она была моей собственностью, частью меня – и не более того.

Беременность прошла легко. Огонь стал столь же естественной частью меня, как и ветер. Я даже зажигала взглядом свечу. И ковер один раз. В предместьях города мы купили большой дом с участком, засаженным деревьями, за высоким забором, чтобы все, происходящее внутри, было скрыто от чужих глаз. Мама вязала приданое будущему малышу, императорова нянечка искала прислугу – нашла глухонемую повариху, пожилую одинокую горничную, туповатого, но непьющего кучера. Мама устраивала истерики, требуя от меня перестать использовать стихию. Не зря же мудрые предки забирали стихию у женщин! Видимо, была причина! Дитя уродцем родится! А я день и ночь тренировалась создавать оружие. Это единственное, что приносило мне удовольствие.

Однажды зимней вьюжной ночью проснулась от боли. Простыня и перины подо мной были мокрыми. Когда поняла, что происходит, – даже звать никого не стала. Боль меня не напугала. Мне так хотелось тогда сжать зубы хоть на чьем-то горле, что даже собственная боль почти радовала. А может, ветер помог. Но я не кричала. Ругалась иногда сквозь зубы. Помню удивление – с моим телом происходит какая-то жуть.

Ардана родилась с головкой, уже густо опушенной светло-рыжими волосиками. Помню, сижу, держу в руках крохотное тельце вниз головой – в крови, в какой-то слизи, – и не знаю, что делать дальше. Потом это существо заорало. Прибежали мама, нянечка, горничная. Оханья, причитания, обрезали пуповину… «Принцесса родилась!» – сказала мама.

В общем-то, все было хорошо. И теплый дом с большим садом, и денег довольно, и забота вокруг. Но что мне эта убогая страна и две ворчливые клуши, если за океаном в эти же дни счастливый император склонялся над колыбелью и весь мир праздновал рождение наследника!

Это моего ребенка он должен был брать на руки и целовать в лоб! Это меня он должен был благодарить за рождение наследницы, он должен был стоять у моей кровати и улыбаться, глядя, как ребенок берет грудь. Мне полагалась та диадема с голубыми бриллиантами, а не громоздкой, неуклюжей дурнушке Кахалитэ!

Ваша проклятая «незыблемая нравственность», ваша мерзейшая Богиня отняли у меня мужа, а у моего ребенка отца, вместе с положенным по праву наследством и положением в обществе!

Старожилы удивлялись – на их памяти никогда зима не была столь суровой, никогда над тихой равниной Валикамеи не бушевало столь страшных вьюг. А две курицы у моей кровати объясняли, что я неправильно пеленаю дочку. У ребенка отняли папу и титул принцессы, а они озабочены пеленками! Я запретила им даже прикасаться к Ардане. Как они обе меня тогда терпели, ума не приложу. Но, правда, чужие прикосновения к ребенку вызывали у меня почти физическую боль. Только я имею право мыть ее, укутывать, брать на руки. У меня и так слишком много отняли, слишком перекроили жизнь чужие руки, поэтому я ненавидела чужие руки. Да, и мамины тоже чужие.

Я заботилась о ней как зверь. О физических нуждах. Она должна всегда быть в поле моего взгляда. Но не пела, не разговаривала. О безопасности нашей заботилась. Наставляла маму и нянечку, как быть, что говорить слугам, горожанам, никого чужого в дом не впускать, забор достроила, ворота новые поставила, иногда, по привычке – ночами, училась создавать всякие боевые заклятия. Но будни наши текли спокойно, страна казалась все безопасней, и я, как пьяница в вине, все более тонула в своих полетах-снах.

Быть рядом с императором, пусть даже невидимкой. Я не признавала другого счастья.

Он не любил Кахалитэ. После рождения наследника даже не заглядывал в ее спальню. Хотя к сыну приходил часто. Первые годы с головой погрузился в государственные дела, готовился к войне с анманцами, создавал сеть шпионов… Эльяс блистала при дворе и считалась первой красавицей… и не была счастлива в браке. Спустя несколько лет она оказалась в постели императора. Вначале их связь тщательно скрывалась, потом о ней заговорили все громче… Просыпаясь, я рыдала от боли, как пьяница в похмелье, и снова искала спасения в своих снах-полетах. Мне все реже хотелось просыпаться. Я растворялась в ветре, я забывала свое имя.

Однажды не просыпалась несколько дней. Мать была в ужасе, не могла разбудить. Я проснулась от огня, который тек по моим жилам. Ардана – ей было тогда пять лет или шесть – сидела на моей кровати, держала меня за руку и вливала свои скудные силенки, свой Огонь. Точно так же, как и я когда-то, давным-давно у постели своей матери, потерявшей мужа.