Читать книгу "Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента - Уильям Ширер"

Одна из причин высокого морального духа солдат заключается в том, что они осознают: все самое лучшее, что может, страна отдает им, а не гражданским лицам, находящимся дома. У них лучшая еда и одежда. Зимой в Германии могут не отапливаться жилые дома, но не казармы. Гражданские лица на своих безопасных работах могут не видеть апельсинов, кофе и свежих овощей, но войска получают их ежедневно. В прошлое Рождество солдаты отправляли домой продовольственные посылки, а не наоборот. Гитлер сказал однажды, что как бывший солдат мировой войны позаботится о том, чтобы солдаты новой армии извлекли пользу из полученного им опыта. И в этом, по крайней мере, случае он, кажется, сдержал свое обещание.

Берлин, 28 июня

Несколько слов о том, за что гестапо расстреляет меня, если гестаповцы или военная разведка обнаружат мои записи. (Я прячу их в своем гостиничном номере, но их легко сможет отыскать даже сыщик-любитель.)

Я был шокирован тем, как германская армия обманно использует знак Красного Креста в Бельгии и во Франции.

На днях мы остановились в сорока милях от Парижа у одного крупного армейского склада горючего, чтобы заправить наши машины. В саду под деревьями стояло сорок — пятьдесят армейских бензовозов. На некоторых из них были наклеены огромные знаки Красного Креста. Многие обычные грузовики с брезентовыми тентами, на которых перевозят бочки с горючим, имеют наверху и по бокам красные кресты и действительно выглядят как санитарные машины. Немецкий офицер, который заметил, что я заинтересовался бессовестным использованием этого знака, быстренько затолкал нас в машины и увез.

Этим можно объяснить, почему люфтваффе не считались со знаком Красного Креста на стороне союзников. Вероятно, Геринг рассудил, что союзники занимаются тем же самым. Это объясняет и кое-что из рассказов корреспондентов, побывавших на днях в Дюнкерке. Их больше всего поразила колонна обгоревших останков английских и французских санитарных машин, растянувшаяся вдоль берега. Видно было, что из них собирались перегружать раненых на какие-то суда, когда налетевшие бомбардировщики забросали их фугасными и зажигательными бомбами. Обугленные тела раненых все еще лежат в машинах. Ни один немецкий летчик, отметили корреспонденты, не мог не заметить больших красных крестов на крышах санитарных машин.

Я также заметил в Бельгии и во Франции, что многие немецкие штабные офицеры разъезжают на машинах с красными крестами.

Сегодня двадцать первая годовщина подписания Версальского договора. А созданный им мир, похоже, прохрипел сегодня свою лебединую песню, когда германские войска достигли испанской границы, а советские вошли в Бессарабию и Буковину. На прошлой неделе в Париже я узнал из одного авторитетного источника, что Гитлер планировал устроить еще одно унижение Франции, организовав парад победы перед Версальским дворцом в этот день двадцать первой годовщины. Он должен был произнести речь в Зеркальном зале, где был подписан договор, и официально объявить о его прекращении. По какой-то причине все это отменили. Я слышал, что парад будет проведен в Берлине.

Сегодняшний официальный комментарий из Румынии на захват Россией Бессарабии и Буковины: «Румыния выбрала разумный путь».

Выдвижение Уилки занимает в сегодняшних берлинских газетах три строки. Его называют там «General-Director» Уилки.

Один или два представителя американских пресс-ассоциаций так жестко разговаривали с доктором Бёмером, пресс-атташе министерства пропаганды, насчет того, как мы по радио опередили всех с сообщением о перемирии в Компьене, что он заверил их, будто я не имел разрешения использовать германский передатчик и, должно быть, передал свой материал через «какую-то французскую радиостанцию». В действительности мы воспользовались немецким передатчиком, находившимся под Берлином, и д-ру Бёмеру это наверняка известно.

Дело в том, что немцы провели грандиозную в техническом отношении работу, передав наши сообщения о перемирии. Приложив нечеловеческие усилия, военные связисты за пару дней проложили радиокабель из Брюсселя в Компьенский лес. Ранее, в ходе этой военной кампании, они связали бельгийскую столицу с Кёльном, ближайшим пунктом в радиотрансляционной сети рейха. Первый же день в Компьене показал, что необходимо было иметь радиокабель, а не простую воздушную телефонную линию. Если наши с Керком голоса, как нам сообщили, звучали в Нью-Йорке чисто, как колокольчики, то корреспонденты американских газет, передававшие свои сообщения по телефону не далее как в Берлин, жаловались, что, хотя и орали во всю глотку, в Берлине их еле слышали.

Получив прекрасную кабельную линию через Брюссель и Кёльн, мы решили девять десятых наших проблем. Германская радиовещательная система снабдила нас микрофонами, которые они установили в пятидесяти футах от вагона перемирия, и усилителем в машине. Это было все, что нам нужно. Кроме того, в Берлине был человек, который постоянно держал связь с Нью-Йорком на коротких волнах, чтобы сообщить им, когда мы выйдем в эфир. Пол Уайт телеграфировал, что в первый день они поймали нас всего за минуту, как мы начали говорить, поэтому у них было мало времени, чтобы отключить идущую в эфире программу и подключить нас.

Тем, что мы передали это сенсационное сообщение раньше всех, мы обязаны, как всегда бывает в таких случаях, благоприятному стечению обстоятельств. Во-первых, мы не знали, что до опубликования в Берлине официальное коммюнике о подписании перемирия должно быть утверждено Гитлером. Поскольку Гитлер находился в другом месте, на это ушло несколько часов. Предполагалось, что радио Германии распространит коммюнике в Берлине, как только в 18.50 о нем сообщат из Компьена, в ту же секунду, когда перемирие будет подписано. Мы не выходили в эфир до 20.15, то есть вышли на час и двадцать пять минут позже.

Фактически нас задержали на сорок пять минут, поскольку национальный радиокомитет, естественно, использовал линию для собственной передачи в Берлин. К счастью, немцы решили не транслировать ее немедленно, а записать в Берлине и попридержать, пока не будет получено одобрение верховного командования. А это, на нашу удачу, заняло несколько часов.

А за день до этого верховное командование заставило нас пройти такую же процедуру. То есть мы должны были передать по радио наше сообщение о первом дне переговоров в Берлин, где его записали и дали прослушать цензорам, и после того, как военные дали нам «добро», мы вышли в эфир напрямую в Нью-Йорк. Но на второй день я увидел, что можно воспользоваться взволнованным состоянием немцев по поводу подписания перемирия. Путем запугивания и с помощью троих немцев — Адамовски, главы германского радио, Дитриха, начальника коротковолнового вещания, и одного полковника из германского верховного командования — мы обошлись без записи и начали вещание прямо на Нью-Йорк. Никто от нас этого не ожидал. Позже три перечисленных выше джентльмена клялись, что не предполагали, что мы выйдем в эфир. Важно было то, что в царившем там возбуждении я заставил их отдать распоряжение просто переключить тумблер в аппаратной студии в Берлине, которая выводит нас в эфир, прямо на Нью-Йорк. Когда Гитлер, верховное командование и Геббельс узнали, что мы выдали американскому народу подробное тридцатиминутное описание церемонии заключения перемирия за несколько часов до того, как о нем даже официально было объявлено в Берлине, и до того, как германское радио объявило о нем своему народу, они пришли в ярость. Троим моим немецким помощникам грозил военный трибунал или кое-что похуже, и они пережили несколько неприятных дней, пока дело в конце концов не замяли.