Читать книгу "Герои Смуты - Вячеслав Козляков"

Казанский дьяк уже не увидел переменившейся Казани. Возвращаясь из Арзамаса, он, конечно, думал, как «навести порядок» и казнить врагов, дожидавшихся решения своей участи в казанской тюрьме. Однако все его размышления были пресечены в Свияжске простой фразой, которую он никак не ожидал услышать от встретивших его казанцев: «В Казань тебе ехати не пошто». Шульгина «поймали» и посадили в свияжскую тюрьму, а к царю Михаилу Федоровичу послали гонцов, с тем чтобы узнать, как новый царь распорядится судьбой бывшего казанского правителя. Но даже сидя в свияжской тюрьме, Никанор Шульгин еще не считал себя проигравшим. В окружении царя Михаила Федоровича знали только о том, что казанские ратные люди присягнули в Арзамасе, и не поняли причин, по каким Шульгина задержали в Свияжске. Сам Никанор Шульгин послал с челобитной новому царю своего родственника луховского сына боярского Федора Федоровича Шульгина, приказав ему по дороге заехать в Троицесергиев монастырь к архимандриту Дионисию и келарю Авраамию Палицыну. Видимо, у него были какие-то основания надеяться, что они выступят ходатаями за него перед новой властью. Действительно, так и произошло, бояре князь Федор Иванович Мстиславский с товарищами извещали царя о привезенной к ним челобитной Никанора Шульгина «о своих нуждах, из Свияжского» в апреле 1613 года[634].

Пока царь Михаил Федорович находился на пути из Костромы в Москву, 25 марта и 5 апреля в Ярославль приехали казанцы Андрей Образцов и Игнатий Дичков, рассказавшие о присяге царю в Казани и других понизовых городах. О судьбе арестованного в Свияжске Никанора Шульгина ничего определенного сказать они не могли, поэтому в окружении царя Михаила Федоровича попытались самостоятельно разобраться, что произошло с Шульгиным. В наказе новому казанскому воеводе князю Юрию Петровичу Ушатому просили выяснить: какова причина того, что казанского дьяка посадили «за пристава»? Из этого наказа, отправленного в Казань 16 апреля 1613 года, можно узнать, что власть в Казани на время перешла к казанскому дворянину Григорию Веревкину и второму дьяку казанской администрации Степану Дичкову, видимо, не участвовавшему в делах Никанора Шульгина. В наказе Ушатому говорилось: «И воеводе князю Юрью Петровичи) и дьеком роспросити казанцов: в какове деле Никанор Шулгин дан за пристава. А роспрося подлинно отписати к государю царю и великому князю Михаилу Федоровичю всеа Руси к Москве, чтоб про то государю было ведомо»[635]. Вскоре судьба дьяка Шульгина перестала волновать царя Михаила Романова. В конце апреля 1613 года в Троицесергиев монастырь приехал казанский и свияжский митрополит Ефрем, и ему, без сомнения, было что рассказать о «Никаноровых» временах в Казани! Присяга в Арзамасе и высокое заступничество, видимо, были учтены, поэтому Никанора Шульгина не казнили, а приказали доставить в Москву. Митрополит же Ефрем вместе с царем Михаилом Романовым вошел в Москву и венчал его на царство.

Завершение истории Никанора Шульгина было не столь трагичным. Бывшего казанского дьяка держали в заключении в московской тюрьме до августа 1618 года. При приближении к столице войска королевича Владислава в связи с угрозой осады Москвы тюрьмы освобождали от опасных пленников, поэтому Шульгина и его слуг, терпевших вместе с ним тюремную «нужу», отослали в Тобольск. Там присланного в царской опале Никанора велено было посадить в тюрьму и наблюдать, чтобы он «дурна над собою никоторого не учинил»[636]. Из Сибири редко кому из таких опальных людей удавалось возвратиться, не получилось выйти на волю и у Шульгина. Последние годы его жизни подчинялись звукам «ссыльного» угличского колокола, висевшего на тобольской колокольне со времен Бориса Годунова и извещавшего тюремных сидельцев обо всем, что происходило в миру радостным или скорбным звоном.

Точная дата смерти Никанора Шульгина остается неизвестной. Осталась только долгая память о том, как он держал в своих руках всё Казанское царство. Примечательно, что в новое «бунташное» время в 1648 году воеводу Томска обвиняли, что тот «хочет Сибирью завладеть так же, как и Никонор Шульгин завладел Казанью»[637].

ИЗБРАНИЕ НА ЦАРСТВО МИХАИЛА РОМАНОВА

В течение четырех месяцев, с 26—27 октября 1612-го по 25—26 февраля 1613 года, власть в Москве оставалась в руках земского правительства во главе с князьями Дмитрием Тимофеевичем Трубецким и Дмитрием Михайловичем Пожарским. Это был переходный период, главным содержанием которого стали выборы нового царя.

Действовавший в ополчении «Совет всея земли» получил власть в Москве[638], но задачи его изменились по сравнению со временем земской самоорганизации. Нужно было собрать уцелевшую казну и искать следы разворованных кремлевских сокровищ, наказать тех, кто, подобно дьяку Федору Андронову и другим первым «королевским верникам», служил «литве» и руководителям московского гарнизона — Александру Госевскому, а потом Николаю Струсю. Войско победителей, вошедшее в столицу, требовало устройства, но где было взять продовольствие и деньги, чтобы продолжать его кормить и поддерживать в боевой готовности? В первые месяцы после освобождения Москвы был проведен разбор казаков, служивших в ополчении. По городам снова отправились сборщики доходов и кормов. В приказах царил хаос, не были до конца ясны последствия пожара 1611 года и последующего хозяйничанья польско-литовского гарнизона. Боярам, сидевшим в осаде внутри кремлевских стен, больше не верили, хотя с самого начала вожди земского ополчения великодушно объясняли их службу врагу «неволею».

Когда из Кремля выпускали боярина князя Федора Ивановича Мстиславского, он рассказывал, что «ево князя Федора литовские люди били чеканы», и даже показывал на теле следы от побоев[639]. Другого боярина князя Ивана Васильевича Голицына «держали за приставом». Большинство членов Думы, справедливо не надеясь на особенное снисхождение опьяненных победой казаков и других рядовых земских воинов, сочли за благо покинуть столицу. Однако система управления в Русском государстве была такова, что совсем без бояр, доверяя только опыту оставшихся в столице дьяков и подьячих, обойтись было нельзя. Провозглашенная земскими ополчениями цель возвращения к порядкам, «как при прежних государях бывало», требовала не полной смены Боярской думы, а, напротив, возвращения к привычной иерархии правящей элиты. Как это сделать, если одни имели земские заслуги, а другие все годы «междуцарствия» верно служили иноземному королевичу, оставалось неясным.