Читать книгу "Герои Смуты - Вячеслав Козляков"

В Речи Посполитой только после потери Москвы «дозрели» до того, чтобы наконец-то представить юного самодержца Владислава своим подданным — жителям Московского государства. С позиций сегодняшнего дня ноябрьский 1612 года поход короля Сигизмунда III вместе с королевичем Владиславом к Смоленску и далее к Москве выглядит труднообъяснимым. Но для народившегося земского правительства «Совета всея земли» грядущее столкновение с польско-литовскими отрядами известных полковников Александра Зборовского и Андрея Млоцкого не сулило ничего хорошего. Король действовал так, будто не было более чем двухлетнего промедления с исполнением договора с гетманом Станиславом Жолкевским о призвании королевича Владислава, а польско-литовский гарнизон по-прежнему удерживал в своих руках столицу. Передовые отряды королевского войска не нашли ничего лучшего, как расположиться в знакомом им Тушине. Сигизмунд III выслал послов объявить Боярской думе свой приход. Но он опоздал, и русские люди вместо того, чтобы начать переговоры, вступили в бой. Несостоявшемуся претенденту на русский трон пришлось вернуться домой в Речь Посполитую.

Что же заставило короля так быстро смириться с потерей выскользнувшей из его рук московской короны?

Автор «Нового летописца» сообщил детали тех событий, когда под столицу приехали королевские послы Адам Жолкевский (племянник гетмана Станислава Жолкевского) и участники прежнего посольства Боярской думы под Смоленск окольничий князь Даниил Иванович Мезецкий и «печатник» и думный дьяк Иван Тарасьевич Грамотин; им поручили «зговаривати Москвы, чтобы приняли королевича на царство». О серьезности угрозы свидетельствовала реакция «всех начальников», которые «быша в великой ужасти». В начавшихся боевых стычках с польско-литовским отрядом был захвачен «в языках» смолянин Иван Философов, который якобы очень удачно дезинформировал противника: «Москва людна и хлебна, и на то все обещахомся, что всем померети за православную веру, а королевича на царство не имати»[640]. Это, по мнению летописца, и стало главной причиной отказа короля и панов-рад от дальнейших действий.

Много позже обнаружились фрагменты делопроизводства королевского похода, не подтверждающие эту приукрашенную версию. Иван Философов действительно попал в плен и дал подробные показания о том, что происходило в Москве после занятия ее войсками земского ополчения. Но его расспросные речи, напротив, рисовали вполне достоверную картину. Философов сообщал, что бояр, сидевших прежде в столице вместе с князем Федором Ивановичем Мстиславским, в столице больше не слушают и «в думу не пропускают»; новые власти даже писали «в города ко всяким людям», чтобы посоветоваться о дальнейшей судьбе бояр: «пускать их в думу или нет». Управление страной оставалось в руках руководителей земского ополчения: «А делает всякие дела на Москве князь Дмитрий Трубецкой, да князь Дмитрий Пожарской, да Куземка Минин». Главный вопрос, интересовавший короля Сигизмунда III, — о претендентах на русский престол, оставался нерешенным: «А кому вперед быти на господарстве, того еще не постановили на мере». Философов в чем-то должен был даже обнадежить посланцев короля, подтверждая, что шансы королевича Владислава на корону Московского царства окончательно не исчезли: «…на Москве у бояр, которые вам, господарям, служили, и у лучших людей хотение есть, чтоб просити на господарство вас, великого господаря королевича Владислава Жигимонтовича». Идея выбрать на престол королевичей из других стран — «обрать на господарство чужеземца» — оставалась популярной. Однако ее противниками были казаки подмосковных ополчений, хозяйничавшие в столице: «а казаки-де, господари, говорят, чтоб обрать кого из руских бояр, а примеривают Филаретова сына и Воровского Калужского». Выступать же против вчерашних освободителей Москвы откровенно побаивались, сила была за ними.

Философов свидетельствовал, что у короля Сигизмунда III больше не осталось сторонников в Москве. Одиозных приказных людей, с которыми связывали правление «при Литве», таких как Федор Андронов и Важен Замочников, «взяли за приставы», их с пристрастием расспрашивали «на пытке» о расхищенной казне. Неприятным известием для королевских слуг оказалось и то, что «польских де людей розослали по городом, а на Москве оставили лутчих полковников и ротмистров чоловек с тридцать, пана Струса и иных»[641]. Становилось очевидным, что королю Сигизмунду III нечего будет сказать о судьбе тех, кто сидел в осаде в Кремле, их родственникам. Но и сдаваться король Речи Посполитой пока не собирался. Он отправился на сейм. Его войско на обратном пути шло через Можайск и захватило главную городскую святыню — деревянную скульптуру Николы Можайского. Королевские отряды оставались в Смоленске и Вязьме, многотысячное войско запорожских казаков воевало частью в калужских городах, а частью на Севере. Сам король обещал вернуться в пределы Русского государства после окончания сейма весной 1613 года[642].

Известие о храбрых речах Философова, будто бы повлиявших на отход от Москвы королевского войска, вошло во многие грамоты нового правительства, отправленные в связи с созывом выборных в столицу для избрания нового царя. Это было выгодно самому «земскому совету», показывало, что ему сопутствует удача в войне с Сигизмундом III.

Еще с 6 октября в земских полках находился посланник из Новгорода Богдан Дубровский, ставший свидетелем освобождения Москвы и последующего прихода Сигизмунда III под Волок. По приезде в Новгород его расспросили обо всем, что происходило в Москве, и передали эти сведения шведскому королевскому двору. Документы, привезенные Дубровским, сохранились в переводах в архиве королевской канцелярии и были использованы в труде шведского королевского историографа XVII века Юхана Видекинда. В написанной им «Истории десятилетней шведско-московитской войны» цитировалась грамота воевод князя Дмитрия Трубецкого и князя Дмитрия Пожарского осташковскому воеводе Осипу Тимофеевичу Хлопову. Воеводы объединенного ополчения тоже упомянули о захвате «смоленского боярина Ивана Философова». По словам грамоты, от пленного смолянина король Сигизмунд III «услышал о нашем союзе, об отказе от общения с поляками и готовности вечной ненавистью преследовать их и литовцев». После этого «король, видя, что ничего не может сделать, пошел со всем своим войском обратно, но предварительно распустил повсюду слух, что если мы не пожелаем принять его сына, он скоро вернется с более сильным войском разорять нашу родину. Поэтому очень важно, чтобы как можно скорее съехались уполномоченные для поставления великого князя»[643].