Читать книгу "Осиновый крест урядника Жигина - Михаил Щукин"

Жигин смотрел и видел: люди пересекли поляну, поравнялись с осиной, и вот уже кто-то принялся отмерять шагами расстояние от нее до тайника. Отмерял и пальцем ткнул перед собой вниз, показывая — здесь. Из вьюков, притороченных к лошадям, достали лопаты, кирку и принялись разгребать снег. Он искрился, вспыхивал на солнце, будто одна радуга за другой появлялись и исчезали.

Расчистили снег, ударили киркой в землю, вывернули крышку, отвалили ее в сторону и открыли лаз. Столпились вокруг, заглядывали вниз, но никто не спускался. Долго разговаривали, но о чем говорили, расслышать было нельзя.

А говорили возле открытого лаза в тайник двое — Столбов-Расторгуев и Савочкин. Точнее сказать, говорил Столбов-Расторгуев:

— Ну, что скажете, господин горный инженер? Знакомо вам такое сооружение или нет?

— Нет, — отвечал Савочкин.

— Значит, придется заполнить пробел в ваших знаниях. Вы сейчас спуститесь вниз, все осмотрите, подадите мне знак, и я спущусь следом за вами.

— Я не знаю, что там…

— Вот и узнаете, вы же инженер, вам присуща техническая мысль. Хватит, Савочкин, не придуривайся! Полезай! И пока там все двери и запоры не откроешь, я тебя оттуда не выпущу!

— Но…

— Я сказал — полезай! Тебе, Савочкин, такую честь оказали, а ты трусишь! Негоже так поступать, негоже! Хочешь, чтобы силой тебя спустили?

— Не хочу…

— Вот и славно! Эй, кто там?! Фонарь достаньте! Фонарь должен быть!

Достали фонарь, принесли, зажгли фитиль. Савочкин взялся вздрагивающей рукой за проволочную дужку и осторожно, боязливо начал спускаться. Оказавшись под землей, он остановился перед дверью, потолкался в нее плечом и начал осматриваться. Когда осмотрелся, успокоился и унял дрожь в руках, догадался, что где-то должно быть спрятано приспособление, с помощью которого и можно будет открыть дверь. Поднялся по ступенькам, попросил, чтобы ему подали лопату и кирку. Снова спустился вниз, принялся обстукивать стены, потолок, лиственничные пластины и наконец догадался. Долго выковыривал крайнюю пластину, пока вытаскивал, несколько раз уронил ее, но все-таки справился и поднял. Прислонил к стене, убрал железную пластину, увидел винт и с облегчением выдохнул — добрался!

Железный ящик открылся легко и без скрипа. Савочкин поднял фонарь, долго, пристально смотрел на золото, которое лежало перед ним: совсем близко, протяни руку — и дотронешься, ощутишь пальцами холодок. Не удержался, протянул руку, ухватил маленький самородочек, поднес его к самому лицу, разглядывая, и едва удержался от соблазна — так и подмывало рассовать часть содержимого ящика по карманам. Но ведь прикажет Столбов-Расторгуев обыскать! Обязательно прикажет! Савочкин сморщился в отчаянии, даже зубами скрипнул и опустил самородочек в ящик. Что он еще мог сделать? Да ничего! Только подчиняться чужой воле, из которой, как из хомута, выскочить не было никакой возможности. Попытался один раз и не получилось. А во второй раз и вовсе не получится.

Он постоял еще возле ящика, полюбовался на блеск, которым золото отсвечивало от фонаря, и медленно-медленно, по-стариковски шаркая ногами, словно разом лишился сил, стал выбираться через дверной проход, подниматься по лестнице. Поднялся, высунул голову из лаза, вскинул взгляд на Столбова-Расторгуева снизу вверх, задирая голову, и доложил:

— Тут, на месте, я открыл…

Столбов-Расторгуев притопнул ногой, словно собирался пойти в пляс, и выкрикнул, без слов, одним вздохом:

— Э-э-й!

И столько чувства прозвучало в этом выкрике, что Савочкин снова сморщился. Уж он-то понимал, как никто, что таким голосом человек вскрикивает очень редко и лишь в те минуты, когда он бесконечно и безоглядно счастлив. А вот ему, Савочкину, такой минуты уж точно никогда не выпадет.

Еще раз притопнул ногой Столбов-Расторгуев и скомандовал:

— Посвети мне, чтобы не оступился.

И стал спускаться в лаз.

Скоро они уже вдвоем стояли перед раскрытым ящиком и оба молчали. Не было у них слов.

Чуть слышно потрескивал фитиль фонаря.

Молчали и вверху, у раскрытого лаза, видно, ждали, когда можно будет увидеть долгожданное золото.

В это же самое время Яков неожиданно приподнялся и тронул за рукав Жигина, прошептал:

— Это ведь Азаров туда залез! Скажи, урядник, что Азаров там! Скажи, чего тебе стоит!

Жигин повернул голову — уж не сошел ли с ума этот леший? А тот смотрел на него горящим, умоляющим взглядом и безмолвно просил — скажи, скажи! И Жигин догадался, понял, хоть и с опозданием, чего требует от него бывший староста плотницкой артели. Кивнул и добавил шепотом:

— Он самый.

Будто неведомая сила подкинула Якова, вскочил и бесшумно устремился к осине — огромными прыжками. Казалось, что в своем стремительном беге он не касается земли, только снег взметывался из-под босых ног, как от ветра. Никто из шайки, столпившейся вокруг лаза, не оглянулся, никто не увидел его, а он уже стоял на коленях возле комля осины, судорожно искал конец веревки. Нашел и, падая на спину, потянул ее на себя. Из лаза вылетел громкий, скрежещущий звук и его тут же накрыл другой — глухой, протяжный. Застылая сверху земля обваливалась медленно, кусками. Обламывалась и падала, загораживая выход. Все шарахнулись от лаза в разные стороны, не слушая диких, истошных криков, которые неслись из-под земли. Кричали Столбов-Расторгуев и Савочкин, кричали в ужасе, как кричат только перед смертью. А в ответ им на эти крики хохотал Яков. Он лежал на спине, задирал вверх свои изуродованные босые ноги и хохотал — хрипло, страшно. И был его смех похож то ли на рык, толи на плач. Вразнобой ударили выстрелы, Яков вскочил, уже окровавленный, поймал еще несколько пуль и упал — лицом в снег, выкинув далеко вперед руки, словно собирался еще до кого-то дотянуться своими растопыренными пальцами. Лежал, уже не двигаясь, а в него продолжали палить и звуками выстрелов глушили крики из-под земли.

В общую пальбу вставил свой прицельный выстрел и Жигин — без промаха. А затем еще и еще один… С другого края поляны отзывался Комлев. Не убежал, не испугался, крепко держал свое слово каторжный.

Шайка, потеряв своего предводителя, растерялась от неожиданности, стала рассыпаться, как горох из разорванного стручка. Но людей оставалось еще много, проскочит минута-другая, они опамятуются, и тогда уж точно — останутся здесь Жигин с Комлевым навсегда, не выбраться им отсюда. И оба они, каждый по отдельности, хорошо это понимали. Даже бежать им было некуда, теперь, когда их увидели, когда уже стреляли по ним прицельно, скрыться становилось невозможным.

И в этот момент, казалось, уже полностью безнадежный, подоспела помощь. Непонятно где, непонятно откуда прорезался громкий командный голос:

— Первый взвод — огонь! Второй взвод — приготовиться!

И выстрелы, правда, не залпом, одиночными, но зато точно в цель. Сразу двое из шайки ткнулись в снег. Другие закрутили головами, пытаясь понять — откуда голос? Кто-то бросился бежать, кто-то зарывался в снег. Жигин и Комлев продолжали стрелять, уже не думая о том, что надо беречь патроны. А голос, неизвестно кому принадлежавший, снова перекрыл выстрелы и подал новую команду: