Читать книгу "Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина - Александр Пыльцын"

В те дни штаб батальона несколько раз менял место дислокации, иногда каждые 2–3 дня, и все вокруг Берлина. Не знаю, чем это было вызвано, распоряжениями Штаба Фронта или собственной инициативой комбата.

Так, если перед отправкой нас на Одер 13 апреля батальон переместился из села Цартунг в село Штайнвер, что в 8 километрах северо-восточнее г. Кенигсберг (на Одере), откуда мы и пошли на Одер, то уже 25 числа батальон передислоцируется в село Нойенхаген, в 5 км севернее гор. Бад-Фрайенвальде, а 30 апреля уже в с. Рульсдорф, 3 мая – в с. Левенберг, 5 мая – в с. Вустерхаузен. Там мы и встретили Победу.

В бой наши подразделения больше не посылали, хотя пополнение штрафников все еще поступало. Война кончалась, но, будто по инерции, трибуналы продолжали работать. А вот уж точно батуринская инициатива – почти каждую ночь объявлять тревогу и выстраивать весь личный состав для проверки. Наверное, других способов поддерживать дисциплину он не нашел.

Моему «крестнику» Путре я, будучи уверен, что он все равно после недалекой уже Победы будет либо по приказу, либо по амнистии восстановлен во всех правах и получит новое офицерское звание, даже подарил свои погоны, убрав с них лишние звездочки. И я был рад, что приложил руку к тому, чтобы сохранить ему жизнь, а то едва ли он выжил бы на Одере.

Тот мой ординарец, что был у меня на Одере, погиб на плацдарме. И теперь по распоряжению комбата вновь прибывающих штрафников (а они все продолжали прибывать), чтобы они после плановых занятий, которые строго надлежало посещать, не маялись без дела, назначали ординарцами к офицерам, и не имеющим подразделений. Ко мне прикрепили капитана-артиллериста Сергея. Его фамилию я совсем было забыл. Но с помощью документов Центрального военного архива установил, что это был капитан Боголепов Сергей Александрович. Был он среднего роста, с тонкими чертами лица, выдающими в нем потомственного интеллигента-москвича. Прекрасно играл на пианино и вообще был музыкально и литературно образованным человеком. Вот не помню только, в чем он перед самым концом войны проштрафился.

Так случилось, что этому «предпобедному» пополнению не пришлось вступить в бой, хотя, несмотря на это, по шесть-семь часов боевой подготовки ежедневно у них было. А судьба у них сложилась так, что, наверное, все они вскоре по случаю Победы были амнистированы. Сергей оставил мне свой московский адрес. И в мой первый отпуск в конце 1946 года, когда мы с Ритой проездом через Москву на Дальний Восток впервые попали в столицу нашей Родины и в первый раз увидели Кремль, Мавзолей, Красную площадь, то все-таки выбрали время навестить заветный адрес (кажется, улица Кропоткина, 26, недалеко от строившегося Дворца Советов). Однако дома Сергея не застали – он где-то под Москвой продолжал служить в своей артиллерии. Но встреча с его родными, которым он, оказывается, рассказал о нас, была сердечной и приятной.

Кстати, тогда же, на Ярославском вокзале, зайдя в парикмахерскую, увидел еще одного бывшего «переменника», уже уволенного из армии и работавшего там парикмахером. Встреча была сколь неожиданной, столько и приятной. Он громогласно объявил о наших совместных фронтовых делах и бесплатно обслужил меня «по первому разряду»!

2 мая пал Берлин! До окончательной Победы оставалась какая-то неделя, а 4 мая Батурин с Казаковым добились разрешения совершить поездку небольшой группе офицеров в Берлин, к рейхстагу.

И снова, как в Рогачеве, Бресте и Варшаве, в штурме Берлина мы не участвовали, а только каким-то образом, пусть и несравненно маленьким боевым «взносом», обеспечивали этот штурм ценою многих жизней. Как и в Варшаву, так и сейчас в Берлин, въезжали в еще горящий город…

Ехали по берлинским улицам долго, петляя по ним из-за того, что во многих местах они были завалены обломками разрушенных домов, подбитыми танками и орудиями. Впечатление от этой столицы фашистского рейха мрачное. И не только, а может, и не столько от разрушений и других следов войны. Большинство улиц какие-то скучно прямые, и вообще планировка города показалась утомительно правильной.

…Множество зданий хмурятся подслеповатыми или выбитыми окнами, из которых свешиваются белые простыни вместо флагов капитуляции. Но это оттуда, где окна или уцелели, или их уже чем-то позатыкали и там чувствуется жизнь. Многие двери снесены вместе с частью прилегающих стен, и дома щерятся, словно беззубые рты сверхдряхлых стариков. Уцелевшие стены домов однообразно грязные, серые какие-то, и не потому, что закопчены войной. Просто весь город серый. Вот Варшава тоже в руинах, но и через развалины видно, что это был город-красавец.

Изредка появляются на улицах или выглядывают из редких окон домов люди, с первого взгляда тоже однообразные, одинаково потертые, что ли. В большинстве это женщины, глубокие старики и любопытная, как у всех народов, детвора. Кое-где попадаются и уцелевшие, но затаившиеся в подвалах разрушенных зданий или старики «фольксштурмовцы», или пацаны из «гитлерюгенда» с потерянными взглядами, выловленные нашими солдатами-патрулями. А ведь они надеялись отстоять на краю гибели свой «тысячелетний» рейх. Многие из них сложили головы ради бредовых идей их бесноватого фюрера. А эти притаились, чтобы переждать, сменить свою мышиного цвета военную форму и затеряться в массе людей гражданских.

Помню, подъехали мы со стороны реки Шпрее и уперлись в обрушенные фермы моста через нее. Объезд искать не стали, а карабкаясь по этим фермам, нижняя часть которых местами была погружена в воду, перебрались на другой берег, прямо на площадь перед рейхстагом, и подошли к нему. Кое-где из выбитых больших окон этого мрачного здания еще вился дымок и тянуло гарью. И никакой величественности! Над разрушенным скелетом бывшего стеклянного купола реет красный флаг – наш, советский флаг! Но это не просто флаг, это Знамя Победы! Широченная лестница главного входа и многочисленные колонны избиты, испещрены, словно оспинами, следами осколков и пуль.

Нашу небольшую группу встретил молодой лейтенант, с которым о чем-то переговорил комбат Батурин. Дав нам команду подождать, он ушел внутрь с этим офицером. Вскоре лейтенант вернулся и разрешил нам войти. В это время в зале, куда мы вошли, было совсем немного людей, а наш комбат стоял невдалеке с такого же небольшого роста, но, в отличие от кругленького Батурина, поджарым, даже худым полковником, и тот, живо жестикулируя, о чем-то рассказывал.

Как я потом узнал, этот полковник был командиром того полка, который штурмовал рейхстаг, и теперь назначен его военным комендантом.

Причуды судьбы свели меня с ним уже более чем через 30 лет после этих дней, когда я, будучи начальником военной кафедры Харьковского автомобильно-дорожного института, проводил военные сборы студентов при одной из воинских частей в украинском городе Черкассы. И там, перед принятием студентами военной присяги, мне порекомендовали пригласить на этот торжественный ритуал Героя Советского Союза, полковника Зинченко Федора Матвеевича.

Что-то уж очень знакомое показалось мне в чертах и жестах этого полковника, и когда он представился как командир полка, штурмовавшего рейхстаг, я сразу узнал в нем того первого советского военного коменданта рейхстага. Еще несколько лет в Черкассах мне доводилось встречаться с этим неординарным и интересным человеком, и каждому из нас было что вспомнить из тех грозных событий.