Читать книгу "Ваша жизнь больше не прекрасна - Николай Крыщук"

— Но ведь именно Антипов решился дезавуировать апокалипсис! — не унимался я, сознавая при этом, что упрек профессора попал в цель.

— Народная формула, только и всего. Антипов ничего не отменял. Он ученый, а не администратор. Его идею я в скором времени объясню, как сумею. А то, что Переход — не благостное путешествие на Елисейские Поля, это и без него все знают. От тех наивных времен, когда призрак рая то и дело попадал в боковое зрение, и фантиков уже не осталось. Вы-то, конечно, помните?

ГМ перевернул несколько раз в пальцах зубочистку, как это делают щеголи с тростью, и стал читать стихи:

Ты за пределы земли, на Поля Елисейские будешь

Послан богами, — туда, где живет Радамант златовласый,

Где пробегают светло беспечальные дни человека,

Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает;

Где сладкошумно летающий веет Зефир, Океаном

С легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным.

Это был мой профессор. Только он умел так вставить стихи в разговор, окунуться в них и выйти с сухой, иронической усмешкой. Сейчас, сейчас! Я был уверен в том, что именно меня ждет.

— Нет! — сказал, пожевывая губы, ГМ. — Дураков уже и в Советском Союзе не было. Да и Марлинский, сочинивший это, был, как мы помним, несколько фанфаронист, готовый за флигель-адъютантский аксельбант отдать все конституции. Потрясением открытие Антипова и для него бы уже не было. Да и была ли когда-нибудь эта подлинная вера? Шестов прав. Для подавляющего большинства воскрешение — только метафора. Все, понимаете ли, поэты, все символисты. И чем больше человек занят делами практическими, тем больше он символист в осмыслении бытия. Потому что на последнее и времени-то нет. Схватит на лету знак и носится с ним, и любит его, и верит, верит. Что «взаправду», а что «по игре», совсем уж не имеет значения. К тому же, тяжело об этом думать самостоятельно. И ну его совсем к черту!

— Значит, паника вокруг отмененного апокалипсиса тоже игра? — сказал я. — А зачем все так при этом усердствуют? Перформансы, семинары, вот — масонские платочки, рейтинги?

Впервые за время нашего разговора ГМ улыбнулся:

— Кормят здесь хорошо.

Я был разочарован. Профессор говорил примерно то же, что мог бы сказать, например, Варгафтик или даже Пиндоровский. Типа: Блок и Гофман, Пушкин и Шекспир были, в сущности, милые и добрые люди. Конференция закончилась, господа, все могут отправляться по месту своего прозябания.

Получалось, что и сам профессор квартирует здесь только из-за овсянки по Беннеру?

— Такой постмодернизм, — сказал я вслух. — Как провести у. е. вечности? Ничего настоящего. И ничего, в общем, серьезного.

— О, условности! Если вы про них? — ГМ достал сигарету и так же, как до этого зубочистку, стал вертеть ее между пальцев. — Бросаю курить. Да. А условности, знаки, символы… Это ведь костыли воображения. В них столько пота, страха, вдохновения! Любви, может быть. Что вы? Это единственное, за что человеки иногда готовы жертвовать собой. Что же касается серьезности… Разговор идет о жизни и смерти, Костя. Разве это недостаточно серьезно?

— А он разве все еще идет? — спросил, вернее, мрачно сыронизировал я.

— Слушайте, — на этот раз без всякого намека на продолжение перепалки продолжал ГМ. — Про акустические эксперименты Антипова вы, конечно, знаете. Предмет некролога требовал. Но все его последние работы засекречены. Владимир Сергеевич был увлечен идеей реконструкции человеческой речи. Не вообще речи, заметьте, а индивидуальной. А тут уже кроме технологических вставали проблемы психологические, лингвистические — пропасть проблем. Глубоко влез в синергетику. Важно было найти ниточку, за которую потянуть, а она могла вывести… Черт его знает, впрочем, куда она могла вывести? Для ученого мысль обладает самостоятельной тягой, в посторонних стимулах не нуждается. Так или иначе, человеческая речь была для Антипова такой ниточкой. Финансировали хорошо. У каждого ведомства были на это свои виды. Я, со своей стороны, знаю, что попытка реконструкции текста несуществующего, но возможного, была только одна. И то речь шла о тексте письменном, а не речевом. Это так называемый «Дневник Элеоноры». Многие до сих пор считают его мистификацией и литературной шуткой. Что недалеко от истины. Прецедент, однако, важен. Коротко. Элеонора была дочерью столяра Дюпле, в доме которого в годы революции жил Робеспьер. Она обучалась в монастырском пансионе, училась живописи у известного тогда художника Реньо и была влюблена в Робеспьера (кажется, взаимно, но создание семьи не входило в планы революционера). Отчего возникла сама идея реконструкции? Дело в том, что большая часть людей, близких Максимилиану политически и лично, погибли вместе с ним, а победители 9 термидора имели возможность уничтожить компрометирующие их бумаги. Элеонора была девушкой образованной, посещала заседания Конвента и Якобинского клуба, к тому же влюблена, то есть сверх меры наблюдательна. Для понимания феномена Робеспьера угол зрения идеальный. Но и необходимых для реконструкции материалов не счесть: от протоколов заседаний с выступлениями Робеспьера и динамики цен на парижских рынках до романов, которые были тогда популярны у девушек. Все это, однако, по сравнению с задачей, которую ставил перед собой Антипов, детские ребусы. Было, правда, и одно преимущество — возможность практической сверки полученных результатов. Тут и подвернулись вы. Ваш голос и манера известны всем, передачи выходят регулярно, способ звукового оформления вычисляем. Сведения о вашей жизни и характере Антипов собирал с присущей ему настойчивостью. Осталось выбрать предмет. Предугадать очередного покойника, конечно, не так уж трудно, но для реконструкции необходимо время. Костлявая же может и внезапно сымпровизировать. И вот на этом этапе Антипов предложил себя. Сам предложил, это точно. Суевериями не страдал. Пусть, говорит, в качестве экспериментального покойника буду я сам. Тем более субъект этот мне до некоторой степени знаком. Материалы на меня (на него, то есть) предоставим Трушкину вместе с известием о моей смерти, когда блок будет готов. Чистота эксперимента, таким образом, гарантирована. — До этого момента ГМ честно отрабатывал авантюрную манеру речи Антипова, но на слове «гарантирована» прервался и задумался. Потом прибавил: — Владимир Сергеевич, как и большинство из нас, не мог знать тогда, во что он ввязывается.

Я сунул руку в боковой карман и положил на стол квадрат черного пластика:

— Вот эта дискета.

ГМ, однако, не выказал в ответ на мой жест эмоций, которых я ждал от него. Ведь для завершения эксперимента не хватало именно дискеты с некрологом. Мне уже самому, при неприятном сознании того, что на меня собиралось досье, не терпелось сравнить произведение академика с собственной передачей. Но профессору, кажется, это было не интересно.

— Да-да, — сказал он, — хорошо. Я слышал, что в отношении техники вас держат на голодном пайке. В здешних компьютерах для таких дискет, кажется, уже и входа нет. Но это неважно. Я продолжу. Популярность вашего странного жанра была, скажу вам, феерической. Особенно здесь. Владимир Сергеевич и сам хвалил вас. Любовь же народа постепенно переросла в мечту: каждому гарантировать фирменный некролог в исполнении мастера. То есть чтобы услышать его еще при жизни и только после этого умереть спокойно, если это все же будет необходимо. Фундамент мечты, если хотите: ты достоин большего, и я никому не позволю отнять это у тебя. Человек говорит это сам себе, потом (вот проникновение любви!) это же повторяет ему любимая женщина. Именно этого, то есть не самой популярности, а того, что здесь всякую мечту ставят на поток, Антипов и не учел.