Читать книгу "Ваша жизнь больше не прекрасна - Николай Крыщук"

Но в глубине души я рассчитывал на первый вариант. Видимо, сильна во мне подростковая потребность услышать истину в авторитетном изложении.

И как завязалось все в один узел из-за этого некролога!

Хотелось также выяснить кое-что про здешние порядки и нравы. Про этих «ублютков», например. Зачем и кому понадобились придворные террористы? И потом: Антипов дезавуировал апокалипсис. Во-первых, что это значит? И потом: прямо-таки возмутительное философское преступление! За это разве убивают?

Я тут же вспомнил сон и понял, что вопрос носит риторический характер. Конечно, убивают. Еще бы!

Но главное: мне нужно любым способом выбраться из этого логова. И никаких больше нечаянных радостей — я должен все организовать сам.

Решимость шла уже во мне пузырьками и подогревалась надеждой на встречу с ГМ.

Я проходил мимо двух одиноких фанатов, которые дерзко разыгрывали королевский гамбит, когда навстречу вышел мальчик Алеша. Он был по обыкновению свеж и улыбчив. С большей охотой я бы снес сейчас мусорный ураган в лицо, чем появление этого инкубаторного гламуренка. Но судьбе, видимо, претили чистые эксперименты.

— Профессор попросил встретить, чтобы вы не плутали. Такие дела творятся! — Алеша прибавил это с доверительным, детски-радостным возбуждением, по которому я мог судить о серьезности происходящего. — Нашего сенатора сняли. Иван Трофимович в прострации. Наблюдает за вылупливанием динозавриков. Полный упадок сил!

Я в очередной раз изумился, но не странной фразе про динозавриков, а самому Алеше. У всех этот тип был своим, все оказывали ему безграничное доверие. Теперь вот он — посыльный от ГМ. И давалось это мальчику, по-видимому, без малейшего усилия. На нем не оставалось ни единого пятнышка от предыдущей мимикрии, всякий раз он попадал в масть и в тон. Разве что едва заметная тембральная окраска инопланетянина, что ли. Но к ней относились снисходительно и почти любовно, как к воровской сметливости беспризорника, принятого в богатую семью. Чью жену он собирался при этом соблазнить? Чью кассу прибрать к рукам? Эти подозрения гнали, как дурную мысль о себе.

— Удивительный ты экземпляр, Алеша, — сказал я. — Восхищаюсь. Тартюф был бы у тебя на посылках. И ведь, похоже, никакого разоблачения не предвидится?

— Но основы незыблемы, — молвил мальчик, то ли отвечая мне, то ли продолжая свое. — Я тогда не успел закончить. А вам это будет важно узнать. Все большие художники совершили когда-то Переход и лучшие свои вещи написали уже по эту сторону. Пиндоровский-старший вообще считал, что художник достигает зрелости только за порогом, в состоянии отсроченной смерти. Бродский, например, готовился еще в юности, окончательный переход — семьдесят второй год. Гоголь. Ну, эта история известна. Дальше по списку: Лев Толстой, Блок, Чехов, Кафка (этот еще в детстве), Пруст…

Не знаю, что было написано на моем лице, только мальчик счел нужным добавить:

— Доказательств полно!

К счастью, мы уже подходили к столику, за которым сидел ГМ.

ГМ напомнил мне чиновника, для которого завтрак был обязательным пунктом рабочего дня, требующим не меньшего внимания, чем гармоничные отношения дебета с кредитом. Рубашка цвета синего, морозного заката, черный короткий галстук и, конечно, масонский платочек в кармане. А при жизни, отметил я невольно, в нем всегда наблюдалась легкая небрежность, которая вызывала в студентах пароксизм любви.

В саду было почти пусто. На диванчиках и за столиками, между глянцевыми лимонами, карликовыми березами, скучающими пальмами и кустами пунцовых роз, разместилось еще человек пять. Садовый парикмахер, внимательно наклоняющийся с ножницами около растений, показался мне знакомым. Я вспомнил, что в числе неисполненных проектов городского детства, была профессия садовника. Это был даже не проект, а гармонический сон, в котором я отдыхал после петли Нестерова и однообразных ночей Заполярья. Прилавок вдоль бара пестрел тарелками с едой, среди которых возвышались доминанты сумеречных стаканов.

ГМ был серьезен, но взгляд, устремленный на тарелки, горел.

— Выбирайте, Алеша принесет, — сказал он, подталкивая ко мне меню. — Здесь, в этом смысле, полный порядок. Блинчики с творогом — не ошибетесь. А это, — показал он на тарелку, стоявшую перед ним, — не овсянка с ягодами, как вы могли подумать, а мюсли. Причем настоящее. Без всякой тепловой обработки. Рецепт Бирхер-Беннера.

— Хотите континентальный завтрак? — услужливо встрял Алеша, стоящий на этот случай у столика официантом. — Овощное соте, пирог с луком, пышки суверенные, мусс малиновый…

— Пирог и крепкий кофе, — сказал я.

— А типа как у двуногих — рюмочку перед дорогой? — спросил ГМ, когда мальчик уже отошел.

Мысль такая была, чего уж там? Но я отказался.

ГМ продолжал невозмутимо поедать свою овсянку.

— Скажите, что это за мальчики, которые по ночам увечат лбы туземцев? — спросил я.

— Ах, эти морлоки? Разве мало таких наверху? — удивился ГМ. — Про них будет отдельный разговор, так как это касается вас. А характеристика… Обычная шпана. Власть до поры прикармливает в надежде, что они станут ручными. Немного романтичны, как все бандиты. То есть махнулись полномочиями с Богом — «Мне отмщенье» и прочее. Идеологией их нафаршировывают, конечно, беспорядочно. Охотятся с равным удовольствием за экологами, гомосексуалистами, демократами, коммунистами, арабами, евреями. В сущности, задача пока у всех одна — навести маленький террор, как и завещал великий покойник.

— И нет опасности, что, раздухарившись, они однажды тюкнут самого Пиндоровского?

— Какой резон? То есть когда-нибудь — определенно. Но с папой сводят счеты в последнюю очередь.

— Пиндоровский действительно серьезная фигура?

— Бросьте вы! Одно из самых возмутительных заблуждений…

— Пиндоровский?..

— Дослушайте. Если Пиндоровского после кувырка сенатора снимут с доски за фук, никто и не заметит. Одним шоуменом меньше. Заблуждение — представление о том, что существует некая иерархия. А существуют… Нет, не законы… — ГМ на секунду задумался, провел пальцем по сырной нарезке, точно сыграл гамму, и только после этого закончил: — правила игры, природа коих — в инстинктах.

Алеша принес пирог и кофе с вулканической пенкой. Всё без обмана. Попутно он пришаркнул ногой, стер со стола невидимое пятнышко, при этом смотрел на меня нагловеселым взглядом, в котором можно было прочитать: «Ну, как я перед вами стелюсь?» Вслух же он сказал:

— Приятного аппетита, — и деликатно удалился, некоторое время пятясь с прямой спиной.

— Академик Антипов придерживается такого же мнения? — спросил я.

Только морщины, собравшись на лбу ГМ вздернутой кардиограммой, свидетельствовали, что вопрос мой был услышан.

— Владимир Сергеевич не последняя ведь инстанция, — наконец, устало ответил ГМ. — Та же, между прочим, потребность в авторитетах, та же иерархия, только в сфере интеллекта. Костя, простите за упрек, но ведь это школьничество: главный, главное… Человек уже потому, например, не умеет правильно подумать о себе, что всегда видит себя главным героем сюжета. Если же чувствует вдруг, что жизнь дробится случайностями, дыхание из чувств уходит, а имя его на следующий день переспрашивают, то стремится пополнить, поправить эту потерянность с помощью какого-нибудь значительного источника или пытается непременно прилепиться, опять же, к главному сюжету. Хоть спицей побыть в колесе, но в колесе ведущем. Быть пусть последним учеником, но непременно в гессеновской Касталии. Либо самому быть главным, либо хотя бы припасть к главному. Это все перфекционизм пубертатного периода, комплекс отличника, который и рождает, в конце концов, кумиров. И так, бывает, изнурит человек себя мечтой, что не заметит, как и сама жизнь выйдет из него вместе с этим пустым пламенем.