Читать книгу "Притча - Уильям Фолкнер"

То есть мог видеть это сержант, потому что его солдаты почти сразу же впали в состояние, близкое к коматозному, еще до того, как грузовик миновал мост через Мез и подъехал к углу, откуда со временем пять гигантских барельефных фигур на символической секции каменного бастиона будут упорно, неукротимо глядеть на восток. Вернее, мог бы видеть, он сидел, обхватив руками лежащий на коленях саквояж, словно мать больного ребенка, и минут десять не сводил пристального взгляда с лежащих вповалку солдат, грузовик тем временем отъехал далеко от города. Потом он поднялся, по-прежнему крепко держа саквояж; на передней стенке кузова было окошко с отодвигающейся фанеркой. Он отодвинул ее, торопливо и негромко поговорил с капралом, сидящим в кабине, потом отпер саквояж, достал оттуда весь коньяк, оставив лишь одну бутылку, передал его капралу, запер саквояж с единственной бутылкой, вернулся, снова уселся на гроб и положил саквояж на колени.

И теперь, когда грузовик поднимался по восстановленной дороге к извилистым Мезским высотам, сержант наконец стал смотреть на расстилающуюся разоренную и погубленную землю - труп земли, многие участки которой, навсегда окисленные порохом, человеческой кровью и страданием, уже никогда не оживут, словно они были не только покинуты человеком, но и навеки отвергнуты самим Господом Богом; воронки, старые траншеи, ржавая проволока, голые, расщепленные деревья, деревеньки и фермы, напоминающие расколотые черепа, давно потерявшие вид черепов, уже исчезали под неистовыми, буйными зарослями бледной, лишенной питания травы, словно бы не мягко растущей из почвы, а тянущейся милями, лигами из самой преисподней, будто дьявол пытался скрыть то, что человек сотворил с землей, со своей матерью.

Грузовик подъехал к изуродованному форту, который тем не менее выстоял и до сих пор стоял твердо, хотя Франция, цивилизация больше не нуждались в нем; стоял твердо, пусть даже лишь затем, чтобы заражать воздух не только более двух лет после окончания боев, но и более дважды двух месяцев после окончания войны. Потому что, едва сержант, уже стоящий, прижимая саквояж к груди, поднял их носком сапога, они сразу же ощутили смрад гниения, хотя думали, что начнется он только в стенах форта; однако, когда сержант пинками и бранью выгнал их из кузова, они увидели источник этого запаха - у одного из низких проемов в стене лежала груда белых костей и черепов, на многих из них еще сохранились лоскуты и пятна пожелтевшей или почерневшей кожи, кроме того, там валялись сапоги, грязные мундиры и, очевидно, неразложившиеся трупы, завернутые в брезент; пока они разглядывали все это, из проема появились двое солдат с повязками, прикрывающими нижнюю часть лица, и в мясницких фартуках, они волокли на тележке без колес останки тех, кто в 1916 году защищал форт. Впоследствии там будет выстроена большая, похожая на башню, часовня, склеп, видимый над Высотами за много миль, словно футуристическое изваяние гигантского серого гуся или игуанодона, созданное из серого камня не скульптором, а искусными каменщиками, - длинный, громадный неф, окруженный нишами с вечно горящим светом, вход в каждую из них будет окаймлен высеченными фамилиями, взятыми из полковых списков, а не с опознавательных жетонов, так как их не с чем будет сверять, стоящий над большой, глубокой ямой, в которую будут свалены и засыпаны голые, неопознаваемые человеческие скелеты; перед ним будет откос, покрытый белыми, четкими рядами христианских крестов с наименованиями полков и фамилиями тех, кого можно будет опознать; а за ним, по другую сторону, будет откос, покрытый не крестами, а закругленными надгробиями; слегка, но упрямо повернутыми в сторону Мекки и усеянными загадочными высеченными иероглифами, потому что были опознаваемы скелеты и этих людей, уехавших так далеко от жаркого солнца и песка, от дома и всего родного, чтобы принести под северным дождем, в грязи и холоде эту последнюю жертву, даже не зная ради чего, если их командиры, невежественные, как и они, не могли объяснить им хоть что-то, какую-то малость на родном языке. Но пока что здесь были только серые, изуродованные и выстоявшие стены крепости, примыкающие к ним круглые, похожие на гигантские грибы, бетонные своды осевших пулеметных гнезд и груда костей; солдаты в мясницких фартуках опрокинули на нее свою тележку, потом направились обратно и, прежде чем снова спуститься вниз, поглядели на эту груду; их застывшие, невидящие, немигающие глаза лунатиков в кошмарах блестели над повязками, прикрывающими рот и нос; и надо всем этим стоял вездесущий и неодолимый запах, смрад, словно скелеты, будучи жертвами человека и потому свободными от него, завещали ему то, над чем он был невластен вот уже три года и будет еще тридцать или триста лет, поэтому человеку оставалось лишь удаляться, бежать отсюда.

Они поглядели на груду, потом на низкий проем в серой стене, куда солдаты с тележкой спустились, сошли, будто в самые недра земли; им было еще невдомек, что и у них в глазах появился такой же застывший, суровый, кошмарный блеск.

- О господи, - сказал один. - Давай возьмем труп из этой кучи и уберемся отсюда к чертовой матери.

- Нет, - ответил сержант, в голосе его звучала не мстительность, а сдержанное предвкушение торжества - если только они заметили это. Он носил форму с сентября 1914 года, но солдатом так и не стал; с тем же успехом ее можно было носить еще десять лет. Это был штабной служака, педантичный и надежный; его папки всегда были в порядке, рапорты никогда не запаздывали. Он не курил и не пил и ни разу в жизни не слышал выстрела, если не считать стрельбы охотников, паливших во что попало по воскресеньям в окрестностях деревушки на берегу Луары, где он родился и жил, пока родина его не призвала. Все это, очевидно, и явилось причиной того, что данное поручение выпало ему.

- Нет, - сказал он. - В предписании говорится: "Следовать до Вердена, по прибытии немедленно спуститься в катакомбы форта Валомон, извлечь оттуда целый неопознанный труп французского солдата без полковых эмблем и знаков различия и вернуться с ним". Именно так мы и поступим. Ну, пошли вперед.

- Давай сперва выпьем, - сказал один.

- Нет, - ответил сержант. - Потом. Сперва уложим труп в грузовик.

- Брось ты, серж, - сказал другой. - Представь, какая вонь будет в этой берлоге.

- Говорю, нет? - повысил голос сержант. - Марш туда! Вперед!

Он не повел их за собой, он их погнал, заставил одного за другим тоже спуститься, пригибаясь, по крутым каменным ступеням, словно ведущим к самым недрам земли, в каменный туннель, там было сыро и темно, однако от подножия лестницы они увидели дрожащий красный отсвет, не от электричества, он был слишком красным и дрожащим, а от огня. Там горели факелы; один был укреплен у первого проема в стене, и тут им стало видно друг друга, лица их были обвязаны грязными носовыми платками и тряпьем, какое у них оказалось (один, у которого, должно быть, не нашлось ничего, прикрывал лицо воротом мундира), они торопливо шли гурьбой, потом остановились, потому что из проема появился офицер в шелковой маске до самых глаз; все прижались к стене, а сержант со своим саквояжем вышел вперед, откозырял и протянул офицеру свое предписание, тот пробежал его глазами, потом обернулся к проему и окликнул кого-то, оттуда появился капрал с электрическим фонариком и сложенными носилками; с шеи у него свисал противогаз.