Читать книгу "Кортес - Михаил Ишков"

Тем временем из Аудиенсии на острове Эспаньола было прислано распоряжение, утвердившее дона Эрнандо в качестве наместника Новой Испании с правом расширять и подчинять королевской короне соседние территории и вершить суд в подвластной ему колонии. 14 мая 1523 года император Карл V изволил вынести решение по поводу спора между епископом Фонсекой и в его лице Советом по делам обеих Индий а также губернатором Кубы доном Диего Веласкесом де Леон с одной стороны, и капитан-генералом Новой Испании доном Эрнандо Кортесом с другой.

«Все обстоятельства дела, — утверждалось в документе, — явно указывают, что дон Кортес и его люди, составившие первый призыв, являются подлинными завоевателями Новой Испании и добрыми слугами короля. Достойны удивления их воинское счастье и доблесть. Веласкесу в его домогательствах отказать, денежные претензии рассмотреть в обычном судебном порядке. Дона Кортеса утвердить наместников Новой Испании, наделив его полномочиями распределять имения по справедливости. Насчет обвинений дона Кортеса в изъятии патента у дона Нарваэса — произвести доследование на месте. Потерпевших солдат вознаградить. Всех подлинных конкистадоров наделить поместьями по их собственному выбору и впредь давать им преимущество по службе».

Передать это решение было доверено двоюродному брату Кортеса Родриго де Пас, который по пути в Новую Испанию остановился в Сантяго-де-Куба, где под звуки фанфар королевский приговор был объявлен населению. Как только Диего Веласкес услышал о подобном исходе его тяжбы с Кортесом, его хватил удар.

Небывалый ажиотаж это известие вызвало в Мехико. Официально утвержденный королем наместником, дон Эрнандо устроил многодневное пышное празднество с пирами и рыцарскими турнирами. Вскоре в Веракрус прибыли казенные ревизоры — казначей Алонсо де Эстрада, фактор Гонсало де Салазар и ответственный за бухгалтерскую отчетность Родриго де Албонес — обладавшие самыми широкими полномочиями в устройстве гражданской жизни. С их приездом в столице колонии началась обычная рутинная подковерная борьба за власть, за доходы, за право клеймить рабов, разрабатывать золотые прииски и серебряные рудники, за дворянские патенты и должности в органах управления провинциями. В этой борьбе Кортес чувствовал себя неуютно — ему было тесно в Мехико. Размаха не хватало. Каждый приехавший в Вест Индию дворянин требовал во владение самые жирные куски, самые плодородные земли. Ладно, если он оказывался родственником или милым в общении человеком — таким Кортес не отказывал, но все остальные на что рассчитывали? Ему не хватало наград, чтобы рассчитаться с ветеранами, с теми, кто не жалел жизни для завоевания этой страны. Просители шли к нему с утра до вечера, требовали, настаивали, умоляли, ссылались на связи при дворе. Получив отказ, они сбивались в партии обиженных. Подобных людишек Кортес видел насквозь, ему не составляло труда разоблачать их наветы, доказывать вздорность обвинений, но подобное занятие вызывало скуку. В каких грехах его только не обвиняли и в желании отделиться от Испании, и в сокрытии доходов, и присвоении королевской доли, и коварстве, и в честолюбии, и даже в терпимости к индейцам. Как он осмелился разрешить патеру Ольмедо, основавшему первый в Новом Свете госпиталь для индейцев, использовать имя наместника в качестве патрона лечебницы!

Для ухода за больными из метрополии прибыли двенадцать францисканских монахов, и среди них прославившийся своим милосердием и бескорыстием Торибио де Бенавенте, прозванный местными жителями «Мотолиниа», что означает «бедняк». Этот Мотолиниа в последствии написал первую историю ацтекского народа.

Кортес устроил священникам пышную встречу. Все благородные испанцы явились к городским воротам, за которыми начиналась южная дамба. Вдоль улиц были выстроены войска. Местная индейская знать была поражена — победитель Теночтитлана, его ближайшие сподвижники, стоя на коленях, встретили одетых в серое тряпье, издалека бредущих, усталых, ничем не примечательных христианских жрецов.

Эта встреча произвела неизгладимое впечатление на Куаутемока. На следующий день он приказал доставить себя — ноги после пыток ещё не повиновались — к патеру Ольмедо, где и крестился в ближайшей, только что отстроенной церкви. Воспреемником его стал Гонсало де Сандоваль.

Между тем положение Кортеса ухудшалось с каждым днем. Положение могли исправить только богатые дары, которые должны были убедить короля, что никто, кроме него, не сможет обеспечить устойчивый и все увеличивающий приток золота и серебра в казну. Тут ещё приехавшая с Кубы его слабая грудью жена через три месяца отдала Богу душу, и Кортеса немедленно обвинили в отравлении супруги. Жалобы нескончаемым потоком текли в Испанию.

Порадовало письмо от отца. Дон Мартин Кортес де Монрой извещал, что решил женить сына на племяннице одного из виднейших вельмож Испании, герцога де Бехар. Помолвка должна была снять множество всяческих мелких оскорбительных обвинений, однако выходка Кристобаля де Олида, одного из вернейших в прошлом капитанов, бросала тень и на самого Кортеса.

Дон Эрнандо решил лично наказать смутьяна, в цепях привести его в Мехико и передать королевскому суду, но предварительно в Испанию были отправлены дары взамен перехваченных французскими пиратами сокровищ Мотекухсомы. Была среди подарков и удивительная диковинка — отлитая из серебра пушка, названная «Феникс. На её изготовление было потрачено 80 000 пезо. Орудие украсили девизом и обращением к императору:

Никто подобной птицы не узрел.

Никто ещё слугой Кортеса не имел.

Никто, Тебе подобно, миром не владел.

Подобную надпись при дворе сочли предерзостной, и герцогу Бехару пришлось приложить много усилий, чтобы разъяснить, что Кортес — парень неотесанный, солдат до мозга костей. Вот появится при дворе, живо умерит гордыню…

* * *

В октябре 1547 года в Андалузии пошли затяжные осенние дожди. Небо над маленьким городком Кастильехо де ла Куста, где доживал последние деньки знаменитый конкистадор, гроза индейцев, пожиратель жутких плодов, называемых «томатами», дон Эрнандо Кортес, окончательно затянуло тучами. По окрестным горам стаями бродили клочья тумана. Обвалившаяся верхушка городской башни опустела — тоскливо было наблюдать за брошенными аист иными гнездами. Дон Эрнандо распорядился перенести постель в другую комнату, из окон которой открывался более живописный, навевающий умиротворение и благие мысли вид, однако так и не дождался исполнения приказа.

Как-то, собравшись с силами, он решил обойти огромный дом. Ступал, опираясь на резную трость… Постоял на южной стороне у забранного фигурной, кованой решеткой широкого окна — отсюда открывался вид на дорогу, ведущую в Севилью. Крестьяне в холщовых накидках гнали по ней телеги с припасами. Взгляд Кортеса невольно устремился вдоль грязного, разбитого донельзя проселка за горизонт. В той стороне лежало Океаническое Море, за ним перед умственным взором наметился снежный пик Орисабы, а чуть далее на полдень, грозные, насквозь пропитанные влагой джунгли Гондуры. Ну их!.. Потом добрался до западных подслеповатых, затянутых бычьими пузырями проемов. Комнаты здесь показались тесными, с низкими потолками… Он с трудом спустился на первый этаж — здесь располагались каморки, предназначенные для слуг. Зашел в ближайшую к лестнице комнату и совершенно почувствовал себя как в могиле. Вновь поднялся наверх, направился на северную сторону, глянул в стрельчатое окно. Взгляд уперся в глухую стену дома, расположенного на противоположной стороне маленькой площади. Наконец вернулся в свой кабинет. С утра распорядился придвинуть постель к окну только к вечеру, после многократных понуканий, слуги наконец переставили кровать. В поздних сумерках он устроился на многочисленных подушках и глянул на покатый, потускневший в непогоду, но все ещё отливающий кирпичным тоном склон холма, на вершине которого черными зубцами выделялась полуразрушенная мавританская крепость.