Читать книгу "Чертовар - Евгений Витковский"

— Не понял, — оборвал царя сношарь, — а бабы на твоем Ямале что, лучше, чем везде? Или бабам от него лучше?

Тут князь наконец-то допустил ошибочку.

— Еще как лучше, Никита Алексеевич! Если б не нефть с Ямала — бабам, чтобы печь истопить, дрова бы колоть приходилось! А тут — повернул крантик, плита горит, и в доме светло, и духовка греется…

— Ну не знаю, — недовольно пробурчал сношарь, — в русской печи харч не в пример добротней готовится, а что касается света — на моей работе он и вовсе не нужен… Ладно, тебе видней. Нужна тебе Антарктида — владей. Только чтоб бабам плохо от нее не было. Обещаешь?

— Твердо обещаю, Никита Алексеевич.

Сношарь помедлил.

— А про дрова не прав ты, Паша. С дров печь так греется — куда той нефти… Да и блины с припеком на бензине, чай, не испечешь. А какие в Антарктиде дрова?.. Саксаул, что ли?..

— Будут в Антарктиде дрова, Никита Алексеевич. Твердо обещаю. В Святоникитский монастырь уже целый сухогруз отправил. Хорошие дрова — березовые, дубовые. Монахи не нахвалятся. Для блинов с припеком… едва ли, монастырь все же, а вот для бани — очень.

— Монахи… Ты мне еще объясни — зачем Румынию в Заднестровье переименовал?

— Так красивей же! Исторически — справедливости больше. Да и за Днестром она, разве не так?

Сношарь почесал большим пальцем переносицу.

— Ладно, дело твое, Паша… Царское, значит, дело. Заднестровье. Ну, до новых встреч, как говорится… Ладно, я отдыхать буду…

Павел то ли поклонился князю, то ли отсалютовал — он и сам не понял — а потом по винтовой лестнице спустился под землю. Хорошо хоть бабами сношарь не пригласил угоститься — иди потом объясняйся перед императрицей, да как-то и не очень хочется. Не потому, что не хороши в Зарядье бабы, и не потому, чтоб уж очень они все на одно лицо… ну да, лицо… тут были — а что ж императору, помимо баб, и заняться нынче нечем?

Глава великой державы шел и вспоминал. Работа царем Всея Руси утомляла его куда больше, чем он ожидал первоначально, однако Павел всегда помнил, что по первому образованию он все-таки не царь, а историк. Каждый год выпускал он по учебнику русской истории, для того ли, для другого ли класса, словно пробуя ее — историю — на зуб: а точно ли она рассказана? Со всей ли справедливостью? К тому же царь был отнюдь не в восторге от того, что о нем самом и о его царствовании книжки пишу я. Причем — пишу без спросу! Да еще такие подробности из личной жизни иной раз выбалтываю, что и не знал Павел — как мне рот заткнуть.

Иногда, конечно, можно было — ну, мысленно — со мной поговорить, хотя никакой любви царь к своему наглому летописцу испытывать не мог. Да и у меня, честно говоря, никакого желания говорить с царем не было, но он моего желания не спрашивал: неизменно звонил один-два раза на целую книгу, да и то я норовил не ответить. Потом меня заедала совесть: сам придумал, сам же и разговаривать не хочу.

Царь мысленно достал спутниковый телефон.

«Слушаю», — как бы ответил я ему по обычному городскому. Ставить спутниковый мне было некому, да и незачем.

«Вот и я слушаю», — мысленно буркнул царь, — «С чего он на пенсию задумал? Он же и не стар вовсе. Мог бы еще с полдюжины лет поработать».

«Павел Федорович», — если б этот разговор и впрямь имел место, то я с трудом взял бы себя в руки и продрал глаза: в Москве Павла и в моей время не совпадало, — «Сегодня в Кунцеве, в больнице, должен проснуться Трифон Трофимович, по прозвищу Спящий… Ну, словом, это изобретатель двойной бухгалтерии, Лука Паччиоли, он четыре века спит… или немножко меньше. Так вот, на депонентах в Лугано и Женеве у него завещан дому Старших Романовых один триллион пиастров… то есть дублонов. Нет, правящий дом тогда на Руси был другой, но Лука Паччиоли — он все точно предвидел. Заснул в тысяча пятьсот десятом году, потом несколько раз просыпался, подтверждал вклад — и дальше спать ложился».

В таких суммах царь привык считать разве что турецкие пиастры. Но тогда овчинка не стоит выделки. А вдруг там и впрямь дублоны?

«Дублоны?»

«Дублоны…»

Государь, надо предположить, подумал.

«Вообще-то неплохие деньги… А столько нынче вообще на белом свете денег напечатано?»

«Павел Федорович», — если б этот разговор имел место на самом деле, то я, конечно, полагал бы, что взываю к здравому смыслу императора, — «Но ведь можно напечатать! Они там не бедняки. Швейцарцы, раз уж должны — пусть выдадут любой твердой валютой. Сколько есть. А Трифон Трофимович дальше спать ляжет!»

«Ладно», — перешел бы царь на другую тему, если бы мы и впрямь могли с ним поговорить, — «Мне уже в печенках сидит болтовня о том, что Русь — тоталитарное государство. Ну какие мы тоталитарные? Не хочешь быть коммунистом — ну не будь. Не хочешь быть православным — ну не надо. На первое даже налога нет, на второе — совсем… небольшой. А то присоединю к своим территориям две скалы в море — всё! Каждый скунс норовит угостить своими выделениями! Ну кто им мешал эту Антарктиду занять на сто лет раньше? И плевать всем, что и мне, и сыну, и внуку, еще помойку эту сто лет чистить — материк же вдребезги загажен, и дыра над ним торчит озоновая! Нет, пусть все будет загажено, и дыра как есть остается — это, значит, и есть истинная свобода!..» — Царь, кажется, начинал вскипать, — если б разговор не был выдуман с начала до конца, мне бы непременно так показалось.

«Ну, над Антарктидой…» — похоже, император и вправду переутомился, надо бы ему какой-нибудь отпуск поскорее насочинять, да и роман что-то длинный уже, перерыв пора делать, — «Над Антарктидой Хрустальный звон будет… и скоро. В девяти точках. Ну, вот и нужны, стало быть, девять монастырей…» — Однако царь меня не слушал не слушать не собирался. Даже если б и впрямь захотел со мной говорить. Ну, а я захотел бы ему отвечать.

«Ну сам скажи, как мне им доказать, что вера лучшая — наша, православная! Это ж и доказывать не надо, это ж проще простого!.. Слушай, давай-ка ты проспись, — царь снова сменил бы тон, если б и вправду вел со мной беседу — давай в следующем томе поговорим. Там как раз речь пойдет на литературные темы! Бархударов, скажем, Крючкова придумал — или Крючков Бархударова? Канторович Акилову — или Акилова Канторовича? Малинин Буренина или Буренин Малинина? Смит Вессона?.. Чейн Стокса… А?..»

«Побойтесь Бога, государь», — захотелось мне взвыть, да только царь меня бы все равно не услышал, — «Да какое отношение «Функциональный анализ» и «Курс всеобщей физики» имеют к литературе?.. Еще и Чейн-Стокс туда же… Нет, Ваше Величество, тут разговоров — еще на целый том, да еще, глядишь, и не на один».

«Ну вот и пиши — раз ты умный такой». — Царь отключился от мысленного диалога и по винтовой лестнице стал подниматься в Теремной дворец.

Царь был недоволен и мной, и собой. Он был недоволен и братьями Аракелянами: старшим, не казавшим носа ко двору, вторым, по вине которого на грани высылки из России находился такой, казалось бы, удачный кандидат в канцлеры, Андрей Козельцев, князь Курский, и третьим братом, так нагло подсиживавшим родного отца в Кулинарной академии, и четвертым… Ну нет, четвертым братом, Горацием, царь был доволен. Себе дороже.