Читать книгу "Эшелон на Самарканд - Гузель Яхина"

Она приходила дважды в сутки: когда темнота вокруг редела от дневного света и когда опять сгущалась – утром и вечером. Скоро Деев уже смог ощупать пространство вокруг: лежал на охапке сухой травы, укрытый кошмой из войлока, на каменном полу какого-то подвала. Свет проникал сверху, с высоты многих ступеней из скрепленных глиной больших камней. Кажется, в убежище имелся еще один обитатель: черная гостья во время визитов сначала копошилась в дальнем углу, где кто-то изредка шевелился и вздыхал, и только после направлялась к Дееву.

Когда сон и явь перестали мешаться в голове, а веки – склеиваться от усталости, Деев сполз со своего лежбища и вскарабкался по ступеням, пересчитав их сперва локтями, затем ребрами и коленями. Наконец уткнулся лицом в толстые, покореженные от старости доски: дверь. Из-под двери тянуло холодом, дымом и едой.

Там были люди, много людей, – стучали башмаками о землю, перекрикивались, лязгали железом. Заржал конь, ему ответил второй, где-то близко. А где-то подальше бекнули бараны, сыто и басом. Деревня? Город?

Деев замычал, тоньше и слабее баранов. Хотел потрясти дверь, уткнувшись в нее лбом, но та была чересчур тяжела. Уже на исходе сил, понимая, что обратный путь на лежанку не одолеть, припал носом к щели и торопливо задышал всеми запахами человеческого жилья: вареного риса, помоев, кожи, конского навоза, чая и керосина, – пока не сморил сон.

Пришел в себя на привычном ложе из сена. Старушечьи руки протягивали пиалу с бульоном. Приподнялся на локтях, сел. Взял посудину и принялся пить сам – прихлебывая через край, роняя из непослушных еще губ замешанные в похлебку хлопья крупы и подбирая их пальцами.

Черная женщина что-то сказала одобрительно – сиплым от старости голосом, будто дерево скрипнуло. Деев не понял ни слова.

Напрягая глотку, язык, губы и даже внутренности, выдавил:

– Где я?

В ответ – снова невнятный скрип, коротко.

– Где мой эшелон?

Опять скрип, уже подольше.

– Кто там лежит, в углу?

Старуха забрала пустую миску и затопала по ступеням вверх.

– Мне нужно выйти отсюда, срочно! Меня же дети ждут – голодные, в пустыне. Я везу их в Самарка…

Хлопнула дверь.

Вот и поговорили.

– Эй, слышишь? – позвал, повернувшись в дальний угол.

Деевское лежбище – у самого подножия лестницы, а второе глубже, в тени. Было до него совсем недалеко, всего-то пара шагов, но освещение в подвале такое скудное, что другой угол – сплошная чернота.

Старухино хлебово придало сил. Деев перевернулся на живот и на карачках отправился в черноту. Нащупал сено, много сена, – такая же пышная охапка, как и у него. Войлочное одеяло. Под ним – тело, крошечное и горячее: у человечка жар.

Что это за ребенок? Почему оказался в подвале вместе с Деевым? И что сам Деев делает здесь, взаперти, в этой странной каменной яме (откуда-то из глубин памяти всплыло редкое слово “зиндан”)? И как долго он уже валяется здесь?

Деев отчетливо помнил последние голодные дни в эшелоне. И как ждали все гор на горизонте. И как пили тухлую воду из цистерны – по полкружки на нос, а Волчице-капиталистке целую. И как закончились дрова, а через несколько верст оборвались и рельсы. И как сам он, отчаявшись, бросился искать путь – и заблудился.

Дальнейшее вспоминалось хуже. Рыжая земля в толстых трещинах. Выцветы соли по кочкам. Грядки слюды на песчаном склоне. Саксаульные стволы – много, целый лес. Картинки, картинки – всполохами, как на экране кинематографа: видны ясно, а никак не складываются в историю.

Да, бродил бесконечно: искал, искал, искал… Замерзал… Шел на чей-то голос… На чей? Целил в какую-то птицу. Попал? (Он хватается за карман: револьвера и мандата нет, все забрали, паразиты!) Кажется, бредил от голода, вызывая в памяти знакомых людей и беседуя с ними, – о многом вспоминая и о многом думая. Кажется, согревал дурачка Загрейку, что по привычке увязался за Деевым, а позже исчез на просторах пустыни.

Может, это Загрейка и лежит сейчас в темном углу?

С облегчением Деев схватился за пылающее в горячке тельце, пытаясь опознать на ощупь. Губы – да-да, кажется, вывернутые, как у верблюда. Лоб и темя – да-да, кажется, выпуклые, буграми. Уши – кажется, торчком.

– Брат, Загрейка, ты?

Счастьем было бы найти мальчишку – пусть больного и изможденного, но живого. Хоть и не было Деева вины в том, что этот чокнутый отбился от него и сгинул, а вроде как и была. Хоть и не отвечал Деев за странную привязанность к нему дефективного, а вроде как и отвечал.

Хотел было вытащить пацана к дверной щели и увидеть лицо, но тот застонал от боли – и Деев оставил больного на месте.

– Дайте воды, аспирина, льда! – взобрался по лестнице и застучал по двери слабыми руками, а вернее, заскребся. – У ребенка жар!..

Никто не отозвался. Так Деев и провел этот день: то спускаясь в тень, к лежащему без сознания мальчишке, то карабкаясь по ступеням к сочащемуся из щелей свету и требуя – у кого? – лекарства для больного и свободы для себя. Забота о другом взбодрила получше супа: на свою лежанку он так и не прилег.

Дверь открылась только вечером. Вошла старуха. За ее спиной мелькнул внушительный мужской силуэт с ружьем за плечами, и Деев не стал даже пытаться выскочить на улицу, лишь затараторил в распахнувшуюся щель: про пустыню, эшелон, детей… Много рассказать не успел: дверь захлопнулась.

Увидев Деева – вполне даже разговорчивого, а не лежащего пластом, – старая вновь одобряюще заскрипела на своем языке. Горячую его речь поняла вряд ли. С собой принесла еду для взрослого и таз с водой для ребенка. Вода была густого черного цвета, видно, настоянная на травах.

Этим-то настоем Деев и обтирал мальчишку – всю ночь, иногда прерываясь на сон. Ослабелый организм Деева еще требовал покоя, но взбодрившийся мозг отдыхать не давал: будил каждый час и гнал к соседу – щупать пылающий лоб, смывать с тельца пот и плотнее укутывать в одеяла – свою кошму Деев отдал мальчику.

Удивительным образом старуха обходилась без лампы: бесстрашно спускалась по крутым ступеням, поила и кормила пациентов-узников, ухаживала за дитем, хотя в подвале царил даже не сумрак – мрак. Видела в темноте? Деев не видел – и разглядеть лицо соседа за пару проведенных с ним дней так и не сумел.

Решил вот что: еще сутки провести на харчах в зиндане, собирая силы, а следующим вечером – бежать. Притаившись у входа, дождаться стука засова, а едва приоткроется дверь – нырк в щель. Постараться не сбить старуху с ног, чтобы не навредить. Охранника с ружьем наоборот – сбить. Самому утекать в первую же попавшуюся подворотню, а уж дальше – куда ноги вынесут.

За дни в подвале Деев изучил здешнюю жизнь на слух: утром и днем за дверью всегда было людно, и удрать через толпу удалось бы вряд ли. А во время поздних приходов старухи гул улицы стихал, одно только лошадиное ржание раздавалось неподалеку – тогда-то и надо было драпать. Сначала найти отделение милиции. А если нет его в этой аллахом забытой деревушке – отыскать в ближайшем городе покрупнее. Все же находится Деев не в какой-нибудь средневековой Персии, а в советском Туркестане! С помощью милиции снарядить экспедицию на поиски эшелона, а также прийти с инспекцией в этот подвал – мальчишку отправить в больницу, кем бы ни оказался, а хозяев дома судить. Всё.