Читать книгу "Только никому не говори. Солнце любви - Инна Булгакова"

- Делать мне больше нечего! Но я умею угадывать. — Поль улыбнулся. — Не трепещи, Романыч, на мой счет: я сегодня полдня с машиной возился, все дребезжит.

- Позволь! Почему ты решил, что разговор состоялся сегодня?

- Мама сказала: «Петруша приходил». Напугал ты ее «мертвой головой», боится атрибутов смерти. — Поль снисходительно пожал плечами. — Даже в церковь зайти боится.

- А ты не боишься?

- Чего я там не видел? Это прошлое, Петр, пусть великое и красивое, но со смертью мы уже давно остались наедине и никакие драгоценные ризы не прикроют пустоту.

- Храм ассоциируется со смертью? — уточнил философ задумчиво.

- А разве нет?

- К сожалению, ты прав. Мы скорее поверим в небытие, чем в Воскресение.

- Нет, в Его Воскресение я верю, ведь Он был Богом.

- Так иди дальше, смелее — «для иудеев соблазн, а для эллинов безумие» — сквозь безумие и соблазн поверь, что Он указал нам путь.

- Не обманешь! Бог воскрес физически, а нас черви сожрут. Вспомни распятие: Иисус попирает наш прах.

- Ветхого Адама, а ты, дурак, крещеный, — разгорячился Петр

Романович, странно взволнованный, и произнес странно: — Прах на распятии.

- Вот тебе типичный сюжет американского триллера, — подхвати Поль дурашливо, не обидевшись на «дурака». — Религиозный фанатик убивает блудницу распятием, на котором проступает кровь.

- Есть такой триллер?

- Не видел, но чую: должен быть. У американчиков все есть.

- «Какой у американчиков любимый спорт?» — всплыл «вслух» последний вопрос Подземельного, под занавес, на пороге.

- Черт их знает. Волейбол, наверное.

- Бейсбол.

- Пусть забавляются, — великодушно разрешил Поль. — Я лично предпочитаю теннис. Сегодня утром у мамы выиграл 6–4.

- И папу в шахматы обыгрываешь, вундер-киндер.

- Дети, — заметил мальчишка лукаво, — должны идти дальше родителей, тем более одаренные дети.

- Ну, ты натуральный «павлин». — Оба рассмеялись чуть ли не заговорщицки. — Я действительно Ольгу сильно расстроил?

- Сидит волосы расчесывает. Она хоть и любит пожаловаться, из кокетства, что отец заставил ее гриву отрастить, — это дамский способ успокоиться.

- Снисходительный твой тон не делает тебе чести. Беспокоится она за тебя, за недоросля.

- Связался с блудницей! — пророкотал Поль басом. — Наш адвокат грохочет, как на суде. А я им заявляю: «Мне Романыч разрешил».

- Жаль, что они не родили деду внучку — не были б так на тебе сосредоточены. Больной ребенок тем более к себе привязывает, — встал философ в позу учителя. — Ольга до сих пор просыпается по ночам от твоего детского крика.

- Я их не просил меня рожать, — отмахнулся юноша лениво и добавил: — Я тоже.

- Что тоже?

- Просыпаюсь. Когда приходит «черная собака». Я весь в крови, потому что папы рядом нет.

- Кровь? — удивился Петр Романович. — Я не помню крови.

- Он же был со мной, — пояснил Поль, — и я не прокусил себе язык, что иногда случалось. Что у тебя с рукою? — И пропел: «Синенький, с кровью, платочек.»

- Порезался, пустяки.

- А платочек чей? Женский, кружевной.

- Не Варин, не любопытствуй.

- Широкий у тебя размах, философ.

- Слушай, брат! — поддался Петр Романович состраданию к «бедному ребенку», которому когда-то не сострадал по черствости сердца. — Ты сходишь с ума, а она. она не стоит этого, это уже было с Павлом и погубило его.

- Я схожу с ума? — переспросил Поль надменно.

- Не обманешь, я чувствую в тебе жар, трепет и страх.

- Ишь ты, Романыч, какой чувствительный! Оставь безумства молодости, иначе превратишься в Ангелевича, — отрезал зло.

Философ тотчас превратился в «сыщика».

- А что с Ангелевичем?

- Старческие прихоти отвратительны, — говорил Ипполит искренне и непривычно серьезно.

- Но он, кажется, любит жену.

- Я ж не о любви говорю, а о похоти. Понимаешь разницу?

- Понимаю, — поддакнул Петр Романович, боясь спугнуть этот новый искренний тон.

- Как там у вашего Платона различаются? Ну, два вида.

Философ подсказал нетерпеливо:

- Афродита небесная и Афродита вульгарная.

- О, точно! Небесная, может быть, и выдержит вечность, но страсть — нет, нужна новая встряска. новое юное тело. Понимаешь?

- Понимаю.

- Ну, ты тоже не молоденький. Вспомни царя Соломона. Ангелевич горит, а не я.

- Он хочет создать античную академию.

- Платоновскую, а? Сублимация, подмена сексуального инстинкта, под академией подразумевается бордель. Знаешь, где они познакомились?

- Ангелевич с Варей?

- А о ком мы еще говорим? Наш Мастер с нашей Маргаритой, — Поль расхохотался. — На улице, вот здесь.

- Когда?

- Давно уже. Давненько. Она шла на свидание.

- Разве у нее был возлюбленный?

- Разумеется. Ох и лопух ты, братец! Ну вспомни же — натуральная Ева. За Евой-Маргаритой шел господин в «нетерпении похоти», — Поль, как известно, обожал Святое Писание. — Она ощутила это безошибочно — вот они и познакомились.

- Ты ж говорил, она ни с кем не спит.

- Возможно, она с ним и не спала, играя в невинность — ведь и с тобой так было, правда? — и тем самым сумела его так возбудить, что он приготовил ей дорогой подарок.

- Ангажемент в «Китеже».

- Угадал, ты умный. В том граде, который по русской легенде ушел на дно Светояра, а над ним плавают русалки с длинными зелеными волосами, которые они расчесывают, завлекая, вожделея.

- Поль, — прервал Петр Романович бред, от которого ему становилось физически нехорошо, — ты, случаем, не под наркотой?

- Не употребляю. Я умею извлекать изысканные ощущения из самой заурядной действительности, как из самой драматической.

«Это обостренное восприятие, — подумал Петр Романович, — дала ему «священная болезнь», — и спросил:

- Тебе Варвара рассказала?

- Не впрямую. Надо уметь понимать между слов.

- Ты проводишь параллель между отдаленными по времени ситуациями. И я готов тебе поверить, но у Ангелевича три алиби.

- Три? — Поль расхохотался в своем обычном шутовском духе. — А тебе не кажется, что это перебор? — Озабоченно глянул на наручные часы и умчался к Афродите Vulgarus. Венере латинской (тотчас услужливо и насмешливо всплыло Lues Venerae).