Читать книгу "Шестнадцать деревьев Соммы - Ларс Миттинг"

– Здесь погибло шестьсот тридцать тысяч человек, – сказал садовник. – И это только одних союзных войск. И только за эту битву, тысяча девятьсот шестнадцатого года. У немцев свои захоронения, и там их лежит не меньше.

Он хотел знать, зачем мне нужно просмотреть все эти тысячи записей, которые никто никогда не листал, но выбросить которые было бы неправильно. Я сказал, что мои родители погибли здесь в 1971 году и я ищу последние слова, написанные их рукой.

Это была не вся правда. Я искал еще и другую подпись, оставленную мужчиной с одной рукой. Мне показали, на каких полках стоят книги с кладбищ из окрестностей Отюя и из окрестностей леса Хай-Вуд – из всех тех мест, где «Черная стража» сражалась в 1916 году.

На каждое кладбище приходилось по несколько томов. Исписанные авторучкой страницы с именами. Бумага надорвана порывами ветра. Подписи, оставленные в двадцатых годах, были четкими и стройными, иногда их были сотни за один и тот же день. Наверное, писавшим приходилось стоять в очереди. Короткие фразы на полях. «We miss you dearly. Sarah is nine years old now and she is doing fine»[75].

Родители солдат. Солдатские вдовы. Бенефицианты опустевшего фонда «Скоттиш уидоуз».

Я достал книгу за тридцатые годы, нарыл другую, за 1953 год, и увидел отличия в том, как в британских школах преподают чистописание. Увидел, как менялся характер записей по мере того, как старели и умирали родители солдат. Как война из кровавой семейной драмы превращается в событие национальной истории.

Но я не вчитывался внимательно в эти строки. Я проглядывал страницы в поисках размашистой подписи. Той, что я видел раньше, на контракте, которым Дункан дал Эйнару разрешение жить на Хаф-Груни «until the end of time». Может быть, именно о той подписи он больше всего в жизни жалел.

Столбцам этим не было конца. Чтобы найти нужную подпись, потребовались бы часы. Я решил пролистать книгу до сентября, месяца, когда битва за лес Дэро была наконец выиграна.

Вот он.

«Капитан Уинтерфинч, “Черная стража”» и сокращение «ret.» – в отставке, пояснявшее, что теперь он гражданское лицо. Он по-прежнему указывал свои звание и подразделение, хотя управлял фирмой, имевшей отделения по всему миру.

Посещения повторялись ежегодно. Я везде находил его подпись в сентябре. Здесь в это время сыро, по-видимому, потому что на осенних записях было больше пятен от плесени и сырости, чем на летних. Страницы коробились, и встречались записи, неряшливые из-за неслушающихся ручек. Даты указывались в столбце возле разворота, и я увидел, что с 1928 года Уинтерфинч выработал свой ритм. Он приходил с утра в числе первых, предпочитая остаться в одиночестве со своей скорбью. Его подпись занимала две строчки, и вместе с ним никто никогда не приходил.

С 1931 года он приходил по утрам раньше всех. Каждый год капитан Дункан Уинтерфинч навещал могилы своих солдат. Сначала в Тьепвале, а потом методично объезжал все кладбища до единого. Толкал скрипучие калитки и входил. Этот ритуал был для него столь важен, что он не мог положиться на выложенные возле книг памяти принадлежности для письма, но всегда привозил свои собственные – авторучку с раздвоенным пером и зелеными чернилами.

Я стал листать быстрее, обнаружил пробел в пять военных лет и снова увидел его имя в сентябре 1945 года.

Буквы в подписи в этом году имели более выраженный наклон. Может, он побывал возле леса Дэро, увидел кратеры от выкорчеванных деревьев? Ведь ему это представлялось, должно быть, смесью предательства и кощунства.

Я продолжал методично искать. 1968, 1969…Он все так же приходил первым. Все так же подписывался как капитан Уинтерфинч. То же и в 1971 году. Я уже разобрался в этой системе и открыл записи за осень 1971-го. Начал с октября. Стал листать страницы назад, приближаясь к началу собственного летоисчисления.

Вскоре я знал, что Дункан Уинтерфинч в последний раз навестил своих падших однополчан ранним утром 23 сентября 1971 года.

В Тьепваль он впервые приехал не один. Под его подписью стояла другая, которую я не ожидал здесь увидеть. А еще меньше ожидал увидеть то, что она написала. Вот тут оно и обнаружилось, последнее желание мамы, высказанное перед смертью.

«Н. Дэро. Да пребудет с вами покой».

10

Я проснулся в три часа утра. Ночью мне померещилось, что со мной кто-то есть. Я включил свет и увидел белые дощатые стены. Сел, глядя на телефон. Подождал – вдруг зазвонит. Подготовился к тому, что меня навестят духи двадцатилетней давности.

Нет. Здесь только я один. Единственный, кто знает все, что случилось тем утром, кто слышал каждое произнесенное слово.

Я оделся. Включил кипятильник и сделал себе чашку крепкого растворимого кофе. Заключил, что никогда не смогу в точности воссоздать случившееся. Но я знаю достаточно. А правда мне нужна настолько достоверная, чтобы я смог обрести душевный покой.

Наверное, они договорились встретиться с Дунканом Уинтерфинчем в ресторане. Но там их беспокоили многочисленные посетители, раздражал шум и гам. Человек, выстроивший себе из дуба дворец в самом пустынном уголке Великобритании, не был настроен вести переговоры, перекрикивая чужие голоса. Тем более когда речь шла о самой важной в его жизни сделке, возвращении «Шестнадцати деревьев Соммы». Он покинул ресторан в гневе и раздражении, и всю ночь его, наверное, грызло копившееся десятилетиями негодование. По словам Гвен, он всегда просыпался в три часа. «И тогда он требовал исполнения своих распоряжений».

В ту ночь Дункан позвонил в наш номер в отеле. Резко задребезжал старомодный телефонный аппарат. Вероятно, он предложил моим родителям встретиться на рассвете в Тьепвале. Там он сможет рассказать, не отвлекаясь на шум автомобилей и на любопытные взгляды – никаких посторонних звуков, кроме щебетания птиц, – o наступлении «Черной стражи» в 1916 году. Последний рассказ ветерана войны. Под тем же небом, в том же воздухе, при том же освещении.

У британцев существует традиция, что земля, на которой умер солдат, принадлежит ему. Этого Эйнар не был готов признать, ослепленный их с Изабель историей, разыгравшейся в том же лесу.

Может быть, намерения у Дункана Уинтерфинча были добрые. В своем преклонном возрасте он вряд ли претендовал на многое. Просто не следил за временем. Вероятно, это мама предложила. «Давайте встретимся сейчас», – сказала она, по всей вероятности. Раз уж трехлетний сынишка все равно не спит, какой смысл сидеть в номере и дожидаться рассвета?

* * *

Утро выдалось прохладное. Я уселся в «Бристоль» и в полумраке двинулся по пустым улицам. Золоченый церковный шпиль едва виднелся на фоне неба. Так же, как двадцать лет тому назад. Не смыкающий глаз ребенок, его сонные родители. На пути к памятнику войны и ожидавшему их однорукому человеку. Я вспомнил свои ощущения, вызвал в памяти отблески уличных фонарей, скользившие по капоту, мягкое урчание мотора, желтоватый свет приборной доски, маму и отца на пути к смерти.