Читать книгу "Шестнадцать деревьев Соммы - Ларс Миттинг"

Вот тут-то я и понял, что пора. Напрямик по крапиве спустился к столярной мастерской. Нашел шкатулку, обернутую парусиной.

Она сидела за кухонным столом, эсэмэски летали туда и обратно.

– У меня для тебя есть кое-что, – сказал я. – Но тебе лучше надеть обувь понадежнее.

Мы вышли через калитку, прошли между участками с картошкой и мимо недавно вскопанных грядок с летней капустой и оказались в лесу свилеватых берез – я продолжал называть его так, хотя березой в нем было одно-единственное дерево.

Вокруг этой березы росли небольшие деревца грецкого ореха – всего их было шестнадцать. Они проклюнулись из орехов, которые я подобрал в лесу Дэро, росли в горшках в меньшем доме и, собственно, должны были бы после высадки в почву завянуть в первую же зиму. Ветер трепал их с одной стороны, но они выстояли здесь, на мягком солнечном свете, льющемся с другой.

Не всё удается спасти.

Последнее, что я сделал перед тем, как уехать домой с Хаф-Груни, – это достал из торфа гроб Изабель, очистил его и отполировал.

В Леруике я отыскал похоронное бюро и попросил их сохранить гроб до востребования.

Таким образом, почти все мои дела там были завершены.

Я вернулся на Шетландские острова еще только один раз, когда умерла Агнес Браун. Ее похоронили в Норвике, рядом с Эйнаром. Мелодию псалма слышно было в промежутки между порывами ветра.

Проводить ее пришли немногие.

В церкви гроб украсили оранжевыми тюльпанами и белыми лилиями – теми цветами, которые любил вырезать Эйнар. Только я знал, что Агнес лежит, собственно, в бабушкином гробу и что наконец-то в творении Эйнара покоится человек, который его действительно любил.

Он еще при жизни стал призраком, стремящимся к совершенству, которое было возможно за верстаком, но недостижимо в приложении к человеку.

Мы опускали гроб в могилу, и я думал и надеялся, что в другое время и в другом месте Эйнар сможет ответить Агнес на те чувства, что она питала к нему. Как и мы с Гвендолин Уинтерфинч в другое время и другом месте могли бы достаться друг другу.

Когда мы стояли у могилы, я увидел, что Гвен с цветами в руках спускается по дорожке, ведущей к маяку Макл-Флагга. Она уселась на склоне и следила за церемонией издали.

– Men jeg håpet at siste vers fra Kjærlighet fra Gud skulle bære opp til henne med blåsten fra havet, og at ordene skulle gjelde for henne så vel som for Agness, og at de skulle gjelde for alle som kom etter oss, – продолжался псалом. Но я надеялся, что ветер с моря донесет до нее последнюю строфу – Любовь Господа, – и что эти слова сбудутся и для нее, и для Агнес, и для всех, кто придет после нас.

* * *

И слова сбылись.

И теперь, в лесу свилеватых берез, я сорвал парусину со шкатулки и протянул ее своей дочери.

Она надолго замолкла.

Одно из ее многочисленных достоинств – это умение позволить эмоциям созреть за непроницаемым лицом, прежде чем предъявить их миру.

Когда она повернула шкатулку к свету, солнечные лучи проникли в янтарно-желтое дерево, вызвав в нем бесконечные завихрения узора.

– Это свилеватая береза отсюда, – сказал я.

– Ну надо же… Это шкатулка для драгоценностей?

– Подарок – не шкатулка. Загляни внутрь.

Она подняла крышку. Та скрипнула – звук повис меж стволов.

Изнутри шкатулка светилась глубже, загадочнее, куда более древним отсветом, чем могла бы светиться свилеватая береза.

Внутри лежал пакет, завернутый в серую папиросную бумагу.

Дочь присела, положила шкатулку на колени и развернула пакет.

Когда она встала, ее движения сопровождал густо-синий отблеск.

– Платье? – спросила она.

– Да, – ответил я и забрал у нее из рук шкатулку, которая теперь странно опустела.

– Какое красивое… – сказала она, подняв платье перед собой на вытянутых руках. – Откуда оно у тебя?

– Всегда было у нас в роду, – ответил я.

Дочь повернула платье к солнцу и пошла между деревьями к старой березе, достаточно широкой, чтобы за ней можно было переодеться.

Появилась, одетая в синее, и наполнила платье жизнью.

Листья ореховых деревьев зашелестели на ветерке. Но над ними возвышалась огромная береза, высокая и неколебимая, с такими толстыми ветвями, что они даже не шевельнулись. И сквозь листву солнце осеняло нас своими вечно меняющимися переливами света и тени.