Читать книгу "1612 год - Дмитрий Евдокимов"

Пока ожидали приезда новгородской делегации, Пожарский провел переговоры с австрийским посланником Грегори, который возвращался из Персии через Россию. Беседа была долгой. Австриец оказался не оригинален: подобно полякам и шведам, он предложил на пост русского царя свою кандидатуру — брата императора Римской империи Максимилиана. Это предложение не было новостью для Пожарского: такая возможность обсуждалась еще при Федоре Иоанновиче, не имевшем наследника, о чем он и сказал Грегори. Дмитрий Михайлович напомнил австрийскому посланнику, что русских царей и австрийских Габсбургов издавна связывали тесные дружеские контакты. Россия не раз оказывала денежную поддержку австрийскому правительству во время войны с Турцией, считая этот оплот мусульман общим для всех христиан врагом.

— Настал черед австрийского императора помочь России, — сказал он. — Конечно, Москва с великой благодарностью примет эрцгерцога, коль он перейдет в православную веру. Но сейчас главное, чтобы император остановил польского короля!

Двадцатого июня Пожарский вручил Грегори послание, предназначенное императору Рудольфу. В нем он писал: «Как вы, великий государь, эту нашу грамоту милостиво выслушаете, то можете рассудить, пригожее ли то дело Жигамонт-король делает, что, преступив крестное целование, такое великое христианское государство разорил и до конца разоряет, и годится ль так делать христианскому королю! И между вами, великими государями, какому вперед быть укреплению, кроме крестного целования? Бьем челом вашему цезарскому величеству всею землею, чтобы вы, памятуя к себе дружбу и любовь великих государей наших, в нынешней нашей скорби на нас призрели, своею казною нам помогли, а к польскому королю отписали, чтоб он от неправды своей отстал и воинских людей из Московского государства велел вывести».

Наконец в июле прибыли новгородские послы во главе с игуменом Вяжицкого монастыря Геннадием и представителем городского дворянства князем Федором Оболенским. В посольство вошли по одному человеку из дворян и посадских от каждой пятины города. Пожарский оказал послам достойный прием в воеводской избе, где присутствовали представители всех городов.

Оболенский говорил долго, снова изложив весь ход событий от переговоров Бутурлина до решения просить шведского королевича к себе в государи. Закончил он следующими словами:

— Ведомо вам самим, что Великий Новгород от Московского государства никогда отлучен не был, и теперь бы вам также, учиня между собою общий совет, быть с нами в любви и соединении под рукою одного государя.

Пожарский не сдержался:

— Слыханное ли дело! При прежних великих государях послы и посланники прихаживали из иных государств, а теперь из Великого Новгорода вы послы! Искони, как начали быть государи на Российском государстве, Великий Новгород от Российского государства отлучен не бывал; так и теперь бы Новгороду с Российским государством быть по-прежнему!

Члены совета одобрительно загудели. Однако Пожарский, не желая обострения в переговорах, решительно перешел к вопросу об избрании на русский престол шведского королевича:

— Уже мы в этом искусились. Как бы шведский король не сделал с нами так же, как польский. Польский Жигимонт-король хотел дать на Российское государство сына своего королевича, да через крестное целование гетмана Жолкевского и через свой лист манил с год и не дал; а над Московским государством что польские и литовские люди сделали, то вам самим ведомо. И шведский Карлус-король также на Новгородское государство хотел сына своего отпустить вскоре, да до сих пор, уже близко году, королевич в Новгороде не бывал.

— Такой статьи, как учинил над Московским государством литовский король, от шведского королевства мы не чаем, — ответил Оболенский. — Да и вы сами знаете, что отсрочка произошла из-за смерти Карлуса, а потом из-за войны с Данией. Коль нам не верите, пошлите посольство в Швецию.

Пожарский отрицательно покачал головой:

— В Швецию нам послов послать никак нельзя! Ведомо вам самим, какие люди посланы к польскому Жигимонту-королю. Боярин князь Василий Голицын с товарищами! А теперь держат их в заключении как полоняников, и они от нужды и бесчестья как в чужой земле погибают!

Оболенский возразил:

— Учинил Жигимонт-король неправду, да тем себе какую прибыль сделал, что послов задержал? Теперь и без них вы, бояре и воеводы, не в собранье ли и против врагов наших, польских и литовских людей, не стоите ли? Шведский король уже так никак не сделает!

Но Пожарский вновь твердо заявил под гул одобрения:

— Видя то, что сделалось с литовской стороны, в Швецию нам послов не посылывать и государя не нашей православной веры греческого закона не хотеть!

Эти слова устыдили послов, напомнив им о православном долге.

— Мы от истинной православной веры не отпали! — сказал Оболенский. — Королевичу Филиппу-Карлу будем бить челом, чтоб он был в нашей православной вере греческого закона. А если только Карл-королевич не захочет быть в православной вере греческого закона, то не только с вами, боярами и воеводами, и со всем Московским государством вместе, хотя бы вы нас и покинули, мы одни за истинную нашу православную веру хотим помереть, а не нашей, не греческой веры государя не хотим!

Пожарский и Оболенский, уже не чинясь, крепко обнялись. После этого переговоры пошли в дружеском тоне. Договорились, что ярославцы пришлют посольство во главе с Перфилием Секериным, но не в Швецию, а снова в Новгород. В свою очередь новгородцы обязались до прихода королевича быть с ярославским ополчением в любви и совете, войны не начинать, городов и уездов Московского государства к Новгородскому государству не подводить, людей к кресту не приводить и задоров никаких не делать.

Эта дипломатическая победа Пожарского устранила последнее препятствие для похода на Москву. Надо было спешить: пришло известие, что московский гарнизон полностью заменен, в Кремль вступили свежие силы. Их привел в начале июня гетман Ходасевич вместе с огромным обозом награбленного продовольствия. В составе введенных в Кремль сил был полк Николая Струся, набранный из польских гусар, находившихся в Смоленске, и полк «сапежинцев», в который влились запорожцы, бежавшие весной от войска Дмитрия Черкасского. Его вел старый соратник Сапеги полковник Осип Будило.

Александр Гонсевский вдруг заявил гетману Ходкевичу и Струсю, что он со своими полками покидает Москву. Напрасно Ходасевич грозил ему королевской немилостью, Гонсевский стоял на своем. Истомленные осадой и голодом, его жолнеры уже давно требовали отпуска из Москвы, а кроме того, Гонсевский, по-видимому, хорошо запомнил предостережение умирающего Сапеги. И вот в день праздника Тела Господня жолнеры Гонсевского отправились в путь на родину в сопровождении повозок с золотом и драгоценностями, взятыми из кремлевских сокровищ в качестве залога. Правда, при прощании московские бояре дали слово догнать оккупантов до перехода ими границы и выкупить царские ценности за восемнадцать тысяч польских злотых. Гонсевский соглашался, ухмыляясь в усы: он-то наверняка знал, что денег боярам взять негде.