Читать книгу "На Пришибских высотах алая роса - Лиана Мусатова"

– Не пойму себя: знаю, что враг, а жалко. Жалко, что вот так ползают по земле люди в грязи и во вшах… и кому она нужна эта война…

– Душа у тебя еще не зачерствела. А, насчет людей… так разве это люди? Это фашисты. Их кто-то звал сюда? Зачем пришли? Вот пусть полежит и подумает своими мозгами чего он перся сюда, и что он здесь забыл.

За разговором не заметили, как дорога, идущая по склону, вдруг оказалась на краю крутого оврага.

– Посиди, а я пойду поищу объезд. Через такой овраг машина не пройдет.

И верно, спуститься по такому крутому склону можно было только кубарем, а подняться вообще не возможно. Пока Аня пыталась заглянуть в овраг, машина заскользила по влажной траве. Она молниеносно вскочила в кабину и ухватилась за тормоз, опасаясь, что не сможет удержать машину, груженую ранеными. Кричать и звать водителя она не хотела, чтобы не напугать бойцов, и молила Бога, чтобы шофер оглянулся. Машина медленно спускалась вниз. И вдруг он оглянулся. То ли шорох услышал, то ли почувствовал неладное. Побелевший, как полотно, ринулся к машине.

– Дурак. Как это я? – выругал он себя дрожащим голосом, – не растерялась.

– Да, я, вообще, с перепугу ничего не соображала. Я скорее автоматически, чем осознанно рванула ручку на себя.

– А откуда ты знаешь, какую ручку надо хватать.

– Так на машине не первый раз еду. Видела же, как шоферы, машиной управляют. И в селе до войны мой парень шофером был. Он и сейчас колесит по фронтовым дорогам.

– Откуда знаешь? Переписываетесь?

– Нет. Я без права переписки. Посмотрю, как они там в кузове – не перепугались.

В кузове даже не заметили, а, может быть, и заметили, но виду не подали.

– Чего стоим, сестричка?

– Ищем объезд.

Аня заглянула вглубь оврага и ужаснулась. Там внизу, метров на сто от дороги, лежали трупы немцев. Отходя, они не успели их похоронить. Видно и тот раненый, что попался им на дороге, из этой ямы вылез. «Но, как? Стены оврага почти отвесные?» И ответила сама себе: «Жить захочешь – вылезешь!» Понимая настроение Ани, шофер заметил:

– Видел бы сейчас Гитлер свое славное войско. Так драпают, что хоронить не успевают, и оставляют своих «сверхчеловеков» на растерзание зверям и воронам. Завоеватели хреновые! Они медленно поехали вдоль оврага, и вскоре отыскалась малообъезженная дорога, которая и вывела их к медсанбату.

* * *

Шесть утра. Не спали уже за час до выхода – ожидали ракету. Прохладный осенний воздух забирался под гимнастерку, бодрил, прогоняя сон. Рассекая утреннюю серость взмыла ввысь ракета, и тут же ротный скомандовал: «Пошли!» Пошли в разведку боем. Надо было выявить огневые точки противника. Только они поднялись в атаку, противник открыл ураганный огонь из пулеметов. Преодолев ряд траншей, по-пластунски двинулись к проволочным заграждениям. Все это время их должны были прикрывать артиллерийским огнем, но минометчики запаздывали, а немцы накрывали буквально сеткой. Но не крикнешь и не спросишь у них: «Что ж вы, черти, нас один на один с немецкими минами оставили?» Ясно, что что-то не связалось у них. У них, может быть, и не связалось, но Косте надо было сделать коридор в проволочном ограждении. А немцы «сеткой» прижимают к земле, встать не возможно. Тогда он метнул одну за другой две гранаты РГД. Силой взрывной волны порвало проволоку, и Костя, а за ним остальные метнулись в прорыв. Тут и наши артиллеристы вступили. Костя подбежал к пушке. Наша мина разорвалась недалеко. Пушка не пострадала. Возле нее лежал труп. Те, кто уцелел, сбежали вместе с замком и прицелом-угломером, а то бы Соня повернула ее на врага. Так как пушку использовать не получилось, она набила песок в ствол и в казенник. Все спрыгнули во вторую линию траншей. Ротный послал ее назад к пулемету на помощь Саше. У немцев через каждые шесть – восемь метров пулеметы, у них – один. Только заняли позицию, появилась немецкая самоходка. Лупит по траншее. Траншея прямая. Сразу пятерых зацепила. Двоих насмерть, трое раненные. Двое солдат бегут к Косте, самоходка стреляет по ним. Мина ложится недалеко от пулемета. Солдаты увидели это и повернули назад. Самоходка остановилась. Из люка появился стрелок, но выстрелить не успел. Костя его опередил. Пули чиркнули по люку, стрелок нырнул внутрь. Самоходка развернулась стволом в ту сторону, откуда последовал выстрел, и дала несколько орудийных залпов. От сотрясения земля, словно, поплыла. Все попадали на дно траншеи. Только Саша и Соня огрызались на ее залпы. Но это было не долго. Артиллеристы накрыли ее миной и все остальные орудия противника в радиусе их поля деятельности. На отвоеванные позиции подтянулся весь батальон. Тася оглянулась назад. Вот еще один короткий отрезок пути к победе. Сколько их еще будет для тысяч и тысяч солдат пока они дойдут к ней! А эти уже пришли – сделали все, что могли – положили свои жизни на ее алтарь. Между ними ползала Аня, определяя, кто жив, а кто мертв, кому нужна ее помощь, а кому уже нет. Положила на плащ-палатку того, в ком еще видимо теплилась жизнь, и так же ползком потащила его обратно туда, где собирали раненых, грузили на машины и увозили. «Кому хоть один раз в жизни пришлось такое видеть, – подумала Тася, – не забудет никогда». Она вспомнила, как впервые усомнилась в том, что ее Родина самая лучшая на свете, когда пошатнулся, стоящий под ней самый высокий в мире пьедестал, когда лица палачей затмили радости Отчизны и оголили перед ней обратную сторону порядка, всего того, перед чем она преклонялась, чему была верна и чему служила. Предательство, разочарование – вот, что чувствовала она тогда. Воспоминания взбудоражили ее, навевая прежнее сомнение и протест, но тут же, поверх этой горечи, на нее нахлынули запахи запорожской осенней степи бабьего лета, смешанные с запахами, присущими бою, запахами крови и гари. «Вот моя Родина: дрожащие на ветру красные от крови колосья, горькой печалью шелестящие травы, сгорающие в пекле боя, и земля, плачущая навзрыд по тем, кто лег костьми в нее и за нее, за Родную Землю, – тихо шептала Тася, – и я со всем этим одно целое. Я тоже Родина, я – эти колосья, трава; я – погибшая и восставшая, восставшая здесь, в этой мясорубке боев, в этих траншеях и окопах. Я – вместе с ними, погибшими и живыми, и есть Родина». Тася окинула взглядом пространство. «Вот это и есть Родина, объятая моей душой с ее полями и перелесками, – повторила она, утверждая свое только что родившееся ощущение, и голос ее наливался силой и уверенностью, – с оврагами и ярами, с топями и сушами, шрамами и ранами, которые еще долго будут затягиваться, с радостью и скорбью».

Отсюда из окопа, наблюдая за небом и нашими летчиками, Ада вспоминала, как сама была в небе. В тот день им была поставлена боевая задача: прикрытие мотомеханизированных частей в районе боя. «Ножницы» эскадрильи врезались в небо. Передний край просматривался очень хорошо. Внизу шел танковый бой. Десятки километров затянуты дымом и гарью. Горели танки, автомашины, хозяйственные постройки, дома, хлебные нивы, кусты и деревья. Все это происходило недалеко от станицы. По всему было видно, что здесь постарались и вражеская артиллерия, и танки, и бомбардировщики противника. Казалось, что внизу, на земле не осталось ничего живого. Но Ада знала, что в окопах сидят солдаты, и им ох! как нужна помощь авиаторов. Ей даже казалось, что она слышит их голоса, взывающие о помощи, как взывает сейчас она, сидящая в окопе к тем, кто в небе. Она тогда думала об окопниках, об их нелегкой судьбе, о невозможности выжить в той мясорубке. Думала о том, смогут ли они выстоять, если на их головы опять посыплются тонны бомб и снарядов, как сыплются сейчас ей на голову. Она тогда знала, что внизу стоят на смерть наши бойцы, как стоят они сейчас. Тогда она только сочувствовала им, а теперь сама оказалась в их положении. Что это? Ирония судьбы? Судьба ей предложила поменяться с ними местами и не думать и рассуждать о них, а быть ими, прожить их жизнь?