Читать книгу "Наука Плоского мира. Книга 2. Глобус - Йен Стюарт"

– Экшпериментальный театр, – заключил Уинкин.

– Хорошие диалоги, – сказал Костер.

– Надо отдать должное тем актерам, что они вще равно продолжили играть, – отметил Уинкин.

– Ага, и я готов покляшща, на шщене была еще одна королева, – сказал Костер, – и она была как будто женщина. Ну, та, которая хотела жадушить человека, который мямлил про картошку.

– Женщина на шщене? Не глупи, – осадил его Уинкин. – Но шпектакль вще равно хороший.

– Ага. Хотя погоню можно было и опуштить, – признал Костер. – И ешли уж начиштоту, мне кажется, таких длинных пояшов не бывает.

– Да, было бы жутко, ешли бы у них были такие спещеффекты, – согласился Уинкин.

Волшебники, как и многие крупные люди, умели быстро подниматься на ноги. Даже Ринсвинд был впечатлен. Он слышал, что они ничуть не отставали, пока он несся по тропинке вдоль реки.

– Я подумал, нам не следует ждать занавеса, – выпалил он.

– Видели, как я… стукнул королеву подковой? – прохрипел декан.

– Да… жаль только, потом оказалось, что это был актер, – сказал Ринсвинд. – Тот, который играл эльфа. Но все равно это не худшее применение подковы.

– История завершена, – произнес голос Гекса из подпрыгивающего кармана Думминга. – Эльфов будут считать феями, и в конце концов они в них и превратятся. Через несколько столетий вера в них пойдет на убыль, и они будут появляться только в живописи и литературе, которыми и ограничится их дальнейшее существование. Еще они будут годиться для развлечения детей. Их влияние будет существенно снижено, но полностью не исчезнет никогда.

– Никогда? – выпалил Думминг, еле переведя дух.

– Некоторое влияние всегда будет присутствовать. Разум в этом мире чрезвычайно восприимчив.

– Да, но мы же сдвинули воображение на новый уровень, – выдохнул Думминг. – Люди могут воображать, что воображаемые ими вещи воображаемы. Эльфы – это маленькие феи. Чудовища ушли с карты мира. Нельзя бояться невидимого, если оно стало явным.

– Появятся новые виды чудовищ, – Гекс продолжал вещать из кармана Думминга. – Люди весьма изобретательны в этом отношении.

– Головы… на… пиках, – сказал Ринсвинд, стараясь не нарушать дыхание во время бега.

– Много голов, – уточнил Гекс.

– Всегда находится кто-то, кто насаживает головы на пики, – заметил Чудакулли.

– Люди с Раковинных куч этого не делали, – парировал Ринсвинд.

– Да, но у них даже пик не было, – сказал аркканцлер.

– Знаете, – пропыхтел Думминг, – мы могли бы сказать Гексу, чтобы он просто перенес нас ко входу в Б-пространство…

Все еще продолжая бежать, они очутились на деревянному полу.

– Мы можем научить его делать так же в Плоском мире? – спросил Ринсвинд, когда они выбрались из кучи, образовавшейся возле стены.

– Нет! Тогда от тебя не было бы никакой пользы, – ответил Чудакулли. – Ну, так что, пойдем…

Думминг замешкался у портала, ведущего в Б-пространство. Изнутри тот сиял тусклым и сероватым светом, а вдали виднелись горы и равнины из книг.

– Эльфы по-прежнему здесь, – сказал он. – Они же упорные. Вдруг они смогут найти путь, чтобы…

– Ты идешь или нет? – прикрикнул Чудакулли. – Мы же не можем участвовать в каждой драке.

– Что-то может пойти не так.

– И кто будет в этом виноват? Давай иди уже!

Думминг осмотрелся, пожал плечами и вошел в портал.

Мгновением спустя появилась рыжая лохматая рука, которая затащила внутрь несколько книг и выложила их стопкой так, чтобы получилась целая стена из книг.

Где-то позади нее возникло яркое сияние – такое сильное, что свет просачивался в комнату между страниц.

Затем оно погасло. Еще через миг одна из сложенных книг свалилась, рассыпав всю стопку. Книги смешались на полу, и больше не осталось ничего, кроме голой стены.

И, конечно, банана.

Глава 32

Может содержать орехи

Мы шимпанзе рассказывающие, и мы удивительно хороши в своем деле.

Едва достигнув возраста, когда наступает понимание происходящего вокруг, мы начинаем жить в мире историй. Мы даже думаем в повествовательной форме. Причем делаем это настолько непроизвольно, что нам кажется, будто это не так. И рассказываем себе такое множество историй, что их хватает на всю жизнь.

Невообразимо далеким небесным узорам, возникшим еще до появления нашей планеты, мы придали форму богов и монстров. Но истории, разворачивающие внизу, на Земле, еще масштабнее. Мы связываем воедино разные истории – от «как мы сюда попали» до «естественной справедливости» и «реальной жизни».

Ах, да… «реальная жизнь». Смерть, который в романах о Плоском мире выступает в роли греческого хора, впечатлен отдельными качествами человеческой природы. Одно из них состоит в том, что мы, эволюционировав, стали рассказывать себе занимательную и полезную ложь о чудовищах, богах и зубных феях, чтобы подготовить себя к созданию поистине крупной лжи – например, «Правде» и «Справедливости».

Да, Справедливости не существует. Как отметил Смерть в «Санта-Хрякусе», можно растереть вселенную в порошок и не обнаружить в ней ни единого атома справедливости. Мы сами ее придумали, но, несмотря на то что мы сами это признаем, у нас есть чувство, будто она всегда находится где-то «рядом», большая, белая и светящаяся. Это тоже одна из историй.

Поскольку мы возлагаем на истории такие надежды, мы любим их. И нуждаемся в них каждый день. Так у нас за несколько тысячелетий выросла огромная индустрия обслуживания.

Все основные повествовательные формы драмы – архетипичные истории – можно найти в трудах древнегреческих драматургов – Эсхила, Аристофана, Еврипида, Софокла… Большинство драматургических приемов восходит к Древней Греции, преимущественно к Афинам. Но сами они, несомненно, еще старше, ведь ни одна традиция не может появиться на свет полностью развитой. «Хор», группа артистов, которая служит фоном для основного действа и различными способами усиливает и дополняет его, также появился в Древней Греции, а то и раньше. Как и основное деление пьес по форме (но необязательно по содержанию) на комедию и трагедию. Как и, очевидно, многие шутки, вызывающие смех у зрителей на дешевых местах.

Греческую трагедию отличало крайнее проявление повествовательного императива: надвигающаяся беда могла быть очевидной для публики и для актеров, но в то же время не должно было возникать сомнений в ее неизбежности. Вы были Обречены – это считалось принятым, – но все равно наблюдали за тем, насколько интересно будете Обречены. А если вам кажется, что смотреть спектакль, зная наперед, чем он закончится, глупо, то подумайте вот над чем: когда вы садитесь за просмотр очередного фильма о Джеймсе Бонде, насколько вероятным вы оцениваете шанс на то, что он не сможет обезвредить бомбу? Фактически вы следите за столь же неуклонным повествованием, что и древнегреческая драма, но все равно смотрите, чтобы узнать, как ему это удастся на сей раз.