Читать книгу "Евреи государства Российского. XV – начало XX вв. - Илья Бердников"

Ни зари, ни пути,Ни луча впереди…О, зачем отравили вы песни мои!

И вот в воображении Фруга рождается новая метафора, и степная ширь уподобляется вековой печали поэта:

Уноси мою душу в ту синюю даль,Где степь золотая легла на просторе —Широка, как моя роковая печаль,Как мое безысходное горе.

Еще шаг – и родина видится ему «унылым гнездом», где

…каждый уголок на радостный приветПростонет: «Уходи! Тебе здесь места нет!

Он чувствует себя теперь как «бездомный парий» в «бесприветной, убогой отчизне моей», и то, что раньше возбуждало в нем щемящее чувство родного очага, отзывается чужим холодным блеском. И теперь к степям Новороссии, где он родился и вырос, обращены его слова – «блеск чужой природы». Дальше – больше. Он приходит к тому, что полностью отстраняется от судьбы страны:

Россия – родина моя,Но мне чужда страна родная,Как чужеземные края:Как враг лихой, как прокаженный,От них запретом огражденный,Я не видал дубрав и гор,Ее полей, ее озер…

Не сыном России ощущает он себя, а жалким ее пасынком:

В семье рабов у мачехи-отчизныЯ вырос бесприютным сиротой.

Он пояснит: «Везде и повсюду куда ни уйдешь ты, вечный скиталец, ты принесешь с собою непобедимое, неотвратимое сознание своего круглого сиротства и одиночества, своей беззащитности и безутешности, своей горькой, постылой доли!»

«Мачеха-отчизна» – горькие, беспощадные слова. И, похоже, понимая это, Фруг просит прощения у отторгнувшей его родины:

Не осуждай меня за слово укоризны,Что вырвется из уст моих порой…Пойми, пойми тогда, как я скорблю глубоко, —Мучительной тоске излиться дайИ за слова невольного упрекаНе осуждай, не осуждай…

В одном стихотворении (оно так и называется «Любовь к родине») Фруг словно подслушал «беседу двух старых рабов под сенью цветущей маслины». Они говорили о «родном уголке», который сердцу всего милее, хотя здесь, в неволе, им и живется вольготно, и труд не в тягость. О чем же тоскуют старцы? Откуда они родом? Ответ: «Мы выросли оба в Долине Могил, вблизи Пустыря Прокаженных». Старцы из Долины Могил наверняка хлебнули там горя и лиха, но любить ее от этого не перестали.

Тогда отчего же, позволительно спросить, Россия, изобильная, прекрасная Россия, становится для Семена Фруга «мачехой-отчизной»? Понятно, что как иудей он был глубоко травмирован и дискриминационным антиеврейским законодательством, и волной кровавых погромов, и юдофобской истерией, охватившей тогда широкие круги русского общества. Но даже если жгучая обида застит глаза, даже если покажется вдруг, что обречен жить «в Долине Могил, вблизи Пустыря Прокаженных», мыслимое ли это дело отказываться от своего отечества? И хотя во времена, когда евреев буквально выталкивали из страны и власть предержащие цинично заявляли: «Западная граница открыта для вас!», поэт никуда из России не уезжал, кое-кто тут же запишет его в «безродные космополиты». Но словцо «космополит», ставшее ругательным с легкой руки идеологов Третьего рейха и сталинского режима, к нему никак не подходит (даром, что в его творчестве мы находим мотивы и вариации итальянской, греческой, ирландской, арабской и албанской поэзии). Нельзя назвать его и «безродным». И не только потому, что он, как тургеневский Базаров, мог сказать о себе: «Мой дед землю пахал», – Семен Фруг твердо знал, какого он рода-племени, и гордился этим. Именно осознание своей причастности к еврейскому народу, трагическая, но великая судьба которого исчислялась тысячелетиями, вдохновляло его жизнь и творчество. Перефразируя известные строки, он всегда был рядом со своим народом, там, где его «народ, к несчастью, был». И Россия стала поэту чужой только тогда, когда он ясно понял (прав ли он был или ошибался): у его народа здесь нет будущего.

К такому убеждению он пришел, рассматривая судьбы еврейства в исторической перспективе, «на вековых путях скитальческой печали». Фруг очень любил исторические аналогии. Провинцию Гошен, где в древнем Египте дозволялось жить томящимся в плену иудеям, он называет «египетской чертой оседлости», а тамошнего начальника над евреями – «Ваше египетское благородие», «египетская Держиморда». Но вид и норов сего Держиморды точь-в-точь российские. «Глазища красные, навыкат, нос темно-сизый, в руках нагайка со свинцовыми подвесками, да как топнет он ногою, да как гаркнет он на всю фараонскую: «Гей, вы, жидова треклятая! За каким дьяволом пожаловать изволили?.. Что? Не проведете, голубчики, нет! Я вашу братию знаю, мошенники вы первостатейные!»

То, что происходит с его единоверцами, подчеркивает поэт, уже было в истории, ибо, как сказал один еврейский венценосец и философ, «нет ничего нового под солнцем!»:

О, братья по судьбе, в ряду тысячелетий!Зачатые в скорбях, рожденные во мгле,Народа-узника замученные дети,Как горек и тяжел удел наш на земле!

Эти слова он обращает к своим российским соплеменникам, но их можно адресовать к евреям всех стран, потому что:

…как зерна легкие посеваДыханьем грозных непогод,Рассеян всюду мой народ.

И весь трагизм евреев в том, не уставал повторять Фруг, что «у нас отняли родину! Если человеку нужны зимою теплая одежда и летом тень, чтоб укрыться от палящего солнца, то родина нужна ему, как свет, как воздух, как кровь для его сердца… У нас отняли родину!» Когда жизнь иудеев в диаспоре протекает мирно и их существованию, мнится, ничто не угрожает, то народ, словно «инвалид» (это его сравнение!)

…забросив знамя и щит,В старчески-смутной дреме лежит.

Но если близка опасность, если кольцо врагов сжимается вокруг, сразу же оживает историческая память вековых гонений и преследований, обостряется национальное чувство:

Старые раны,Вскрывшись опять,Мукою станутСердце сжимать, —Встанет он… БледныеГубы дрожат,Щеки пылают,Очи горят, —Словно воскреснув,С мощью былойСнова готов онРинуться в бой.

Фруг верит в будущее своего народа, и это:

Вера – твердая, как камень,Вера – светлая, как солнце,Вера – жаркая, как пламень.

Он знает, у его народа «зорок глаз», и «крепки ноги», и «посох цел», и даже удары судьбы зовут его к воскресению:

И громы нам поют «воскресни»!И бури гимны нам поют!

Национальное единение и стремление вырваться из духовного плена являются, по Фругу, залогом счастья и благоденствия: