Читать книгу "Философия возможных миров - Александр Секацкий"

Если известный афоризм «Месть – блюдо, которое следует подавать холодным» все же требует корректив насчет того, что в холодном виде это блюдо не столь вкусно (хотя, несомненно, полезнее для здоровья), то уж блюдо под названием «охлажденная чувственность» способно вызвать полное недоумение. Однако представим охлажденную чувственность в формате бытия-для-другого. Так обычная фотография становится полезным протезом, заместителем мгновенного, проникающего, но не всегда возможного всматривания. Фотокамера может быть – и сегодня все чаще является – особым органом восприятия, хотя и не врожденным.

Если подобным же образом оценить послания Литвиновой, именно в совокупности, ее пули-воланчики, складывающиеся в причудливый узор, словно бы способный сам себя чувствовать только в отраженном свете, как бы в режиме обратной трансляции, позволяют разделить монограмму чувственности, которая нигде в «реальной жизни» не встречается. Нет ни реализма, ни психологизма в этих словно бы инопланетных образах – отсюда и распространенный приговор: «вычурность», «манерность», «кривляние». Однако наваждение, которому отнюдь не легко противостоять, не оставляет сомнений насчет инновационного чувственного послания, и требуется-то всего-навсего правильно распознать воланчики как медленные пули. Что не узнается с наскока – может тем не менее быть расшифровано. Послание может оттаять до состояния ясности – как если бы морозные узоры на стекле не просто обнаружили родство с формами живой природы, но их стебли зашевелились бы, а бутоны стали распускаться.

Но у этих посланий есть существенное отличие от морозных узоров: оттаяв под зачарованным взглядом, подмороженные чувства не завянут, как трава и цветы, как все образцы горячей человеческой чувственности, а снова заледенеют в ожидании новых плененных взглядов, сохранив, казалось бы, самое несохранимое на свете – монограмму уникальной женственности, проступающую, несмотря на конкретность и многообразие ролей (впрочем, актриса мгновенно узнается в каждой из них).

Кажется, Рената Литвинова лучше всех прочих изучила и усвоила правила бытия в этом странном раю, куда обычно возносят прижизненно. Она ведь и не скрывает, что именно этого хочет и добивается, – так праведники чаяли обрести жизнь вечную. И она знает, что у каждой праведности свои правила и свои прегрешения.

Тут необходимы навыки, которым научить невозможно, – тонко настроенная хроносенсорика и интуиция времени. Как если бы кто-то научился, например, совершать все простейшие действия, только глядя на свое отражение в зеркале: вдевать нитку в иголку, писать, рисовать и т. д., а затем продолжал бы поступать точно так же, когда перед ним никакого зеркала уже не было. В действительности, конечно, все еще сложнее. Допустим, мы пели – но не могли бы тут же сами себя слышать, а могли б делать это только с некоторым запаздыванием, которое в свою очередь не было бы постоянным и имело бы сложный хроноузор. Литвинова в совокупности своей представленности на экране чувствует именно таким образом, создавая удивительный иллюзион. Она говорит в одном из интервью: «Но этот момент пропустился, и все пошло по-другому». Абсолютный слух или абсолютное чувство того, что момент пропустился (или вот как раз подошел), является частью удивительного таланта и самостоятельным произведением искусства.

И вот еще одно, вроде бы постороннее соображение. На первый взгляд, изопродукция Интернета и социальных сетей заполонила весь мир – но ведь так называемый период полураспада этих химерных продуктов чрезвычайно короток. Та к что ясно: в ближайшем будущем уже вознесенным обитателям Парадиз-синема ничто не угрожает.

Монадология Секацкого

Приятель, заметив выражение, с которым я разглядываю обложку учебника у него в руках, пояснил, что решил познакомить своего взрослого сына с философией. Объяснять, что философию не изучают, а исполняют, тогда было бесполезно. А теперь, с выходом этой Книги, можно…

Для запуска Книги есть как минимум одна причина. В нашем случае это усилие восстановления правильного порядка слов, который важнее истины. Потому что истина – это связность понятий, а нам интересна связность суперпозиций. Так считает Секацкий.

Понятия как раз в порядке, истина благополучно бюрократизируется. Например, философский факультет университета недавно переименован в Институт философии университета. Свежая номинация напоминает, что университетские вольности, ранее сопряженные с рассказами о справедливости, теперь становятся в лучшем случае банальным приложением знания-к-пользе. Бюрократический семантический «сброс» радикально меняет раскладку гармонии, окончательно вытесняя ее с публичной площадки, где все же срабатывал категорический императив, в маргинальную темноту Самого Продуктивного Воображения.

Самое Продуктивное Воображение создает условия для исполнения знаков свободы – конституирующего условия декаданса. Философия инсценирует декаданс, это возвышенный театр безумия, по умолчанию отвоевывающий у нормативности «правильное рассуждение». Власть же заинтересована в том, чтобы клиническое безумие подменялось где только возможно его подручными субститутами. Говорят, в последней программе по философии свежеименованного Института философии прописана такая «Общая компетенция» – бытие в целом. Санкт-Петербург «в целом» занят со времен Петра Великого возгонкой безумия, а в нем – философский факультет, откуда безумие проникало в тотальность жизни, инсценированной в соответствии с догматами правильного отклонения от нормы.

Приходилось уже однажды писать об одном таком уникальном проекте виртуозного гистриониста, исполняющего новый мир в полях языка и речи, а также видоизменяющегося с ним, как безупречно упакованная монада. Это как раз Александр Секацкий:

«Речь Секацкого развертывается, как лента Мебиуса: однажды прислушавшийся бежит с некоторым постоянным ускорением по ее внешней стороне, быстро и незаметно для себя проворачиваясь вокруг условной оси. Возникающие эффекты головокружения и напряжения смешиваются и сепарируются в смысловые порядки с запаздыванием, время которого зависит от возможностей считывающего и преобразующего устройств гироскопа.

Теперь усложним топологическую фигуру, склеив ленту речи с лентами порожденных ею смысловых серий, поскольку в первой же фразе Секацкого язык расщепится на семантическом пределе. Считывающее смысл усилие должно растождествиться. Каждая лента соединится с другими множество раз в стыках речи и рефлексивного рисунка, выстраивающего коррелятивный речевому режиму переходный каскад к онтологическому порядку максим. Потеря координации слушателя компенсируется стабилизирующими метафорами, размещенными в смысловых сериях. Детективная серия образует поверхность бесконечной истории. Побочные распределяются по моделируемым или провоцируемым точкам публичного интереса. Общая нарративная кривая соединяет все центры наслаждения текстом. Через точки прямого отреагирования на предлагаемый образ проходит линия, уходящая в классификацию объектов.

Речь организуется как пространственная связность, в которой логическая последовательность и единовременная множественность простреливаемых мыслью событий соединены через фрикцион языка. Логики назвали бы эту фразу многоместным предикатом, или пропозициональной функцией с максимальным количеством пустых мест. Высказывание представляет собой ложную последовательность разговорной фразы, в своем невидимом основании составленную из множественных пробегов серии переменных по серии смысловых ячеек.