Читать книгу "«Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег - Игорь Кохановский"

А ведь зря так глупо шутила, потому что слава его была истинно народной и потому что был он из тех, кто всегда приходит на помощь.

Новый, 1980 год собрались встречать у соседей, тех самых, на участке которых Владимир Семенович построил для Марины дом.

Все не задалось сразу. Юрий Валентинович напрягся и решил не принимать приглашения. Ему не понравилось, что хозяева категорически отказались устраивать складчину. В этом мой муж подозревал унижение. Но список приглашенных и мои уговоры подействовали, и согласие было получено. И конечно, главным козырем в моих увещеваниях был Владимир Семенович.

Было трудно отделаться от ощущения, что что-то всех разделяет. И этим чем-то были немыслимая роскошь дома и Большая жратва. Мне кажется, что гости были унижены этой лоснящейся, красного дерева мебелью и гомерической жратвой. Теперь понимаю, что и Высоцкий потратился на угощение, как сохозяин, но в ту ночь атмосфера была натужной. Все было «не в жилу».

У всех, кроме хозяев, денежные обстоятельства были не лучшими. Тарковский был без работы, Аксенова не печатали и «выпирали» из страны, у Юрия Валентиновича «застрял» роман в цензуре.

Притеснения Высоцкого стали перманентными, и назревало в его жизни, обгладывало ее неведомое нам, зловещее.

Кажется, это чувствовала только Марина, и, может, поэтому, усиливая гнетущую атмосферу, они с Владимиром Семеновичем «не замечали» друг друга.

Может, дело было в другом: присутствовали какие-то, кажется, никому не знакомые, кроме хозяев, девки.

Девки явно скучали. Им обещали знаменитостей, а знаменитости, во-первых, с женами, во-вторых, какие-то «не заводные». Тарковский держался обособленно и развлекал себя тем, что «полароидом» (аппарат тогда было новинкой) делал необычные, странные фотографии милого хозяйского пса Тимы. Вот тогда я впервые, а не на съемках «Соляриса», где задолго до этого проходила практику, увидела, как глаз талантливого режиссера может преображать действительность.

Я сидела рядом с Владимиром Семеновичем и мечтала только об одном: когда же он начнет петь.

Его гитара стояла сиротливо у двери, прислоненная к стене.

Я терпела, терпела и не выдержала, сказала тихо Высоцкому: «Вот было бы здорово, если бы пришел Высоцкий и спел, правда?»

Он так же тихо ответил: «А здесь, кроме вас, никто не хочет, чтобы он пел». Спокойно сказал, без обиды.

И это было правдой, потому что: «Знакомство – это хорошо, это престижно, а петь необязательно, мы ведь не плебс какой-то, чтобы Высоцким на Новый год наслаждаться!»

Вот что было в этих не-просьбах, вот еще одна краска его трагической жизни.

Потом, как в монтаже: увидела Марину и Владимира Семеновича, стоящих на крыльце под большим белым снегом. Они долго и нежно целуются, Марина в очень красивом вечернем платье с обнаженными плечами, и снег падает на них белыми хлопьями.

Я сказала Юре, что все это очень странно, и он ответил тоже странное: «Они же актеры!»

Девки вдруг среди ночи решили ехать в Москву, конечно, здесь ловить было нечего. Они пристали к Владимиру Семеновичу, чтобы он довез их хотя бы до шоссе, а там они поймают такси. Ныли жалобно. Марина смотрела ледяными глазами, но он сдался и повез.

Все было нелепо и нехорошо. Так бывает, когда чья-то жизнь разрушается, идет к концу. Разрушалась жизнь Высоцкого.

Прошел час, второй, а он не возвращался. Марина ушла в свой дом, мы тоже пошли домой.

Закончилась новогодняя ночь просто ужасно. На рассвете нас разбудил телефонный звонок. Звонил сосед.

Владимир Семенович попал в аварию на Ленинском проспекте, прямо напротив больницы. Все там и оказались, звонили врачи, просили приехать, что-то нужно было уладить…

И в результате этот прошедший нелепо и невесело праздник, как и считается по поверью, определил (для всех, кроме хозяев!) весь год. Кто уехал за границу и там вскоре умер, как Тарковский, или жил в безвестности, как Аксенов, кто-то заболел непоправимо, как мой муж, кто-то ушел навсегда, как Владимир Семенович…

Следующий раз я увидела его на сцене Театра на Таганке. Он играл Свидригайлова в инсценировке «Преступления и наказания». Может, потому что Свидригайлов – один из самых моих любимых образов у Достоевского, может, потому что трактовка Владимира Семеновича совпала с моим пониманием этой фигуры, но я не могу и через тридцать лет забыть ту роль, то исполнение. До сих пор помню, как сказал: «Он убийца, ваш брат». И как пел о черной крови.

У него было очень бледное лицо и очень черные брови, и в какой-то момент в лице проступило то, что у медиков называется «маской Гиппократа» – маска смерти… Это было редчайшее чудо запредельного в искусстве.

Потом он выходил на поклоны, улыбался, аплодировал кому-то в зале, приглашая подняться на сцену. Кажется, это был Юрий Карякин, и мы с Юрой дома смеялись, что вместо Федора Михайловича Достоевского в качестве автора на сцену вышел Юрий Федорович Карякин.

Но забыть маску, вдруг проступившую, я не могла, хотя мужу о своем видении не сказала. А незадолго до ухода Владимира Семеновича Юрий Валентинович неожиданно сказал мне о чем-то схожем. Но об этом потом.

Была еще одна встреча. Жаркое лето 80-го. Юрию Валентиновичу надо что-то передать в театр Любимову. Мы идем на реку и по дороге заходим на дачу Володарского, потому что «мерседес» Владимира Семеновича стоит у ворот.

Нас усаживают за стол под большим деревом, пьем чай и удивляемся тому, что хозяин соседнего дома не спешит выйти к нам. И в то же время я ощущаю… нет, не напряг, а тщательно скрываемое злорадство, что ли. Словно что-то дребезжит.

Наконец Владимир Семенович появляется, и снова что-то «дребезжит», как говорила моя мама. Но, кажется, кроме меня «дребезжания» этого никто не ощущает.

Владимир Семенович спешит, он вообще все последнее время куда-то спешит и куда-то уезжает из Москвы.

На сей раз вечером то ли в Кисловодск, то ли во Владивосток. Выглядит он плохо, худой, с каким-то косым лицевым углом.

У его лица вообще была странная особенность: в зависимости от настроения его абрис менялся. Скулы то возникали, то исчезали, рот был то скупым, то беспомощным…

Он уехал, но какая-то тревожная тень осталась. Это ощутили и мы, и хозяева, разговор не вязался.

И тут на дорожке, ведущей от его дома, появилась девица.

Желтые крашеные волосы, очень яркий лак на руках и такой же на босых ногах. Личико, может, и миловидное, но потрепанное, поэтому возраст неясен.

Хозяевам она была явно хорошо знакома, а мы просто не могли скрыть неприятного изумления: в доме Марины?!

Но девица держалась уверенно, может, даже нагло.

Уселась за стол, налила себе вина, переспросила отчество моего мужа и хрипловатым голоском поинтересовалась у него: «Юрий Валентинович, вы в истории что-нибудь петрите?»