Читать книгу "Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул"

— Но вам не всегда дают подходящую тему?

— Нет. Чаще всего — нет. Обычно это рядовая хроника — например, слушать вранье на пресс-конференциях Королевской оперы; писать обзоры PSI. Не стану вам рассказывать, что такое обзор PSI, потому что усыплю вас.

— Можно ли сказать, что ваше отношение к работе, которую вы должны выполнять, часто оказывается… презрительным?

— Да. Да, можно.

— И такое чувство вы когда-нибудь выражаете, находясь в отделе новостей?

Я усмехаюсь:

— Может быть, немного. Иногда.

У меня неприятное подозрение, что она многозначительно смотрит на меня.

— Послушайте, я знаю, о чем вы думаете, но поймите: журналистика — это особая область. Мы все там такие. Все ходят озлобленные и циничные. В глубине души мы все ненавидим свою работу. Просто мы более открыто и честно говорим об этом.

— Я не ненавижу свою работу.

— Я не говорю, что не бывает исключений.

— Их может быть больше, чем вам кажется.

— Возможно.

— Вы не хотели бы стать одним из них?

Я презрительно улыбаюсь. Здесь явно какой-то трюк.

— Ну, да. Очевидно.

— Тогда, вероятно, мы можем работать над этим.

Так, опять это проклятое слово на «р». Одна из тех вещей, которые, как я начинаю понимать, ненавистны мне в психотерапии. Я хочу сказать, что если ты выкладываешь по 50 фунтов за сеанс, то работать должны они, а не ты. За такие деньги они должны сами дать тебе решения, разобраться с тобой, взяться за твою жизнь и уладить твои проблемы — переговорить с твоей девчонкой по поводу ее ревности, предложить твоим начальникам дать тебе большую свободу, предложить, как остроумно опустить того, кто тебя раздражает, заплатить твои штрафы за парковку, разобраться с твоими налогами, почистить тебе ниткой зубы, стереть собачье дерьмо с твоих ботинок.

А что ты получаешь в действительности? Многозначительное молчание. Риторические вопросы. Задумчивые взгляды. Час крыши над головой, в тепле и с местом для задницы в удобном кресле. И кучу носовых платков, предоставляемых всем желающим — черт их подери, ни разу не воспользовался.

А что касается домашних заданий, то они настолько ужасны, что, по-настоящему, это они должны тебе платить. Об этом я откровенно собираюсь рассказать Кэсс в наш следующий сеанс.

— Ну, — говорит она, улыбаясь.

— Да?

— Как вы там ладите? — говорит она.

— Хорошо.

Она выжидающе смотрит на меня.

— Если вы хотите узнать, подействовали ли те упражнения, то я должен дать положительный ответ.

Кэсс дала мне два главных упражнения. Одно заключается в том, чтобы рассматривать каждое новое задание отдела новостей не как неприятную обязанность, а как счастливую ступеньку на пути к жизненным благам, о которых я мечтаю. Второе задание — прикусить себе язык каждый раз, когда я хочу сказать что-нибудь злобное или циничное, и попытаться вместо этого подумать о чем-нибудь хорошем.

— Это хорошо. Правда? — говорит Кэсс.

— Гм, да. Наверно, — отвечаю я с кислой улыбкой.

Я вспоминаю ту работу, которую я сделал несколько дней назад, понравившуюся отделу новостей. По существу, мне нужно было пойти в дом, где Мерчант/Айвори снимали новую адаптацию «Хауардз-Энд», и побеседовать с владельцем о том, как ему живется вместе с кинобригадой, как ведут себя звезды, и т. п. И фотографии получились хорошие, и хозяин рассказал несколько достаточно интересных историй, и я довольно красочно все расписал, поскольку, согласно инструкциям Кэсс, приложил усилия и потому что читал ранее большую часть книг Форстера, даже его гомосексуальные рассказы. В итоге получил неплохую фотографию вверху третьей страницы, похвалу на утреннем совещании и одобрительное похлопывание по спине от редактора отдела.

Казалось бы, нужно радоваться. Но не получилось. Мысли возникали такие: «Черт подери, я изучал Форстера в Оксфорде и вот уже пять лет как оттачиваю свой стиль, и на что идут все мои знания, мастерство и энергия? На то, чтобы писать слабо прикрытую рекламу скучных костюмированных драм, которую сегодня какие-то болтуны расхвалят, а завтра смешают с дерьмом. Я не писатель. Я даже не журналист, по-настоящему. Я просто профессиональный лакировщик дерьма».

Вот о чем я думаю, но я не собираюсь сообщать об этом Кэсс. Иначе я только получу еще кучу этих чертовых домашних заданий, чтобы выяснить, чем же в действительности я хочу заниматься, а затем пойти и сделать это, что потребует от меня слишком многих хлопот, уж лучше я без всего этого обойдусь.

— Вы говорите не очень уверенно, — говорит Кэсс.

И я говорю:

— Мы…

Это «будь мягким и добрым ко всем» еще больше сводит меня с ума. Например, обычно я прихожу в редакцию и вижу, что начинается новый рабочий день и дразнить моих коллег небезопасно. Я могу тихо помычать корреспонденту по сельскому хозяйству, сделать комплимент сумасшедшему редактору отдела науки по поводу исключительно неудачного выбора галстука, хитро спросить весьма привлекательную корреспондентку, пишущую о массмедиа, читала ли она уже компрометирующую историю о себе в «Частном детективе». Они уже привыкли к этому, так же как заместитель редактора отдела новостей привык к тому, что я зову его сукой. В тот день, когда я этого не делаю, он выглядит обиженным и говорит: «Что, сука, что-то случилось?» На что я отвечаю: «Просто пытаюсь быть приятным — для разнообразия». На что он отвечает: «Лучше продолжай быть сукой, тебе это гораздо больше идет».

Кэсс считает по этому поводу, что чем больше я буду стараться быть вежливым с людьми, тем больше они будут стараться быть вежливыми со мной, а в результате у меня будет меньше причин для тревоги. Может быть, это и так. Но недостаток такого подхода в том, что мне просто нечего сказать другим, кроме банальностей. Меня превратили в этого «другого благоразумного человека».

— Я чувствую так, будто все шероховатости, из которых я в основном и состою, срезаны, и получилось нечто гладкое, мягкое и невыразительное, — говорю я.

— Интересно, что вы употребляете страдательный залог. Вы говорите, что ваши шероховатости срезаны. Но разве не вы сами делаете это, потому что вы хотите этого?

— Я просто не хочу превратиться в этого человека, который не я.

— Вы хотите чувствовать себя лучше?

— Смотря что означает «лучше».

— Хорошо, я скажу иначе. — Она перелистывает папку, лежащую у нее на коленях. — Когда вы впервые пришли ко мне, то сказали, что «очень несчастливы», что «не видели смысла во всем этом», что чувствовали себя недооцененным на работе, что «вашу душу украл…» — не могу прочесть это слово.

— Мистер Мигарета. Человек на кончике моей сигареты.

— Вы считаете, что такие слова могут принадлежать человеку, который счастлив?