Читать книгу "Семь главных лиц войны. 1918-1945. Параллельная история - Марк Ферро"

Если мы продолжим войну, Япония будет полностью уничтожена. Хотя некоторые из вас не доверяют союзникам по-настоящему, я убежден: конец войны предпочтительней полного уничтожения Японии. При той ситуации, которая сложилась на сегодняшний день, у нации еще есть шанс подняться.

Я помню боль императора Мэйдзи во времена тройной интервенции[44]. Как и он, я понесу невыносимое бремя. Но у меня есть также и надежда на наше возрождение… Оно не произойдет само собой, а только через усилие, если народ присоединится к этому усилию. Я сделаю все, чтобы помочь ему.

[…] Поскольку у народа нет истинного понимания нашей ситуации, он будет глубоко потрясен, когда услышит наше решение. Я его ему объясню, если нужно, посредством выступления по радио. Войска в особенности будут озадачены: министрам нелегко будет заставить их принять это решение. Я пойду куда угодно, чтобы разъяснить мое решение там, где это необходимо.

Пришел час, когда надо вынести невыносимое. Я глотаю слезы и даю свою санкцию на предложение министра иностранных дел: я хочу, чтобы правительство как можно скорее подготовило императорский рескрипт, объявляющий о конце войны.

Таково мое мнение»{422}.

Присутствовавший при этом министр информации Кайнан Симомура вспоминает: «Все слушали, согнув спины и склонив головы. То тут, то там всхлипывали мужчины… Эти всхлипы стали особенно громкими, когда император сказал, что сделает все от него зависящее, вплоть до выступления по радио, чтобы уберечь население от новых страданий. Белые перчатки императора поднимались и опускались, чтобы вытереть пот с его лица, а очки его покрылись слезами — невыносимое зрелище. Когда император закончил, все плакали. Премьер-министр пообещал немедленно составить императорский рескрипт и извинился за то, что совершил непростительное: заставил императора принять таким образом решение»{423}.

Несколько офицеров, руководимых командующим Хатанакой, попытались совершить своего рода государственный переворот, чтобы предотвратить распространение императорского послания; они отправились в генеральный штаб Императорской гвардии вместе с капитаном Сигэтаро Уэхарой, чтобы привлечь в свои ряды генерала Мори. Последний отказался, и они застрелили его из револьвера, а бывшему с ним подполковнику отрубили голову саблей. Не понимая смысла полученных приказов, командиры гвардии посадили в тюрьму корреспондентов радио «Эн-эйч-кей», записавших речь микадо… но запись уже была отправлена на студию. Хирохито не ведал о трагических моментах, когда, в соответствии с традицией и несмотря на запреты императора, множество японских офицеров делали себе харакири, лишь бы не слышать голос императора, объявляющего капитуляцию. Среди тех, кто совершил это ритуальное самоубийство, фигурировал военный министр Анами, упрекавший себя в том, что не смог предотвратить заговора.

Сотни миллионов японцев, предупрежденные, что сейчас будет говорить сам император, распростерлись ниц, готовясь впервые услышать голос императора.

Благодаря чудесам фразеологии Хирохито удалось не упомянуть про капитуляцию:

«Наши добрые и верные подданные!

Хорошо все взвесив и глубоко обдумав общие тенденции, преобладающие в мире, и условия, существующие на сегодняшний день в нашей империи, мы решили урегулировать текущую ситуацию с помощью исключительной меры.

Мы велели нашему правительству передать правительствам США, Великобритании, Китая и Советского Союза, что наша империя принимает условия их совместной декларации[45].

Вот уже около четырех лет длится война. Хотя все старались как могли — несмотря на героические сражения, данные нашими храбрыми военными и морскими силами, на рачительность и усердие наших слуг и на преданность сотни миллионов наших подданных, — война изменила свой ход отнюдь не в пользу Японии, а в мире возобладали тенденции, направленные против ее интересов. Кроме того, враг использовал новую, крайне опасную бомбу, чья разрушительная мощь неизмерима и уносит великое множество невинных жизней. Если мы продолжим сражаться, это повлечет за собой не только крах и уничтожение японской нации, но и всеобщую гибель человеческого рода и человеческой цивилизации.

С учетом вышеизложенного как можем мы спасти наших подданных? Как нам самим загладить вину перед духами наших императорских предков? Именно по этой причине мы повелели принять условия совместной декларации держав.

Мы можем только выразить чувство нашего глубокого прискорбия нашим союзникам в Юго-восточной Азии, которые так безотказно сотрудничали с нашей империей, чтобы добиться своей независимости.

В соответствии с велениями времени и судьбы мы приняли решение открыть путь эре всеобщего мира для всех последующих поколений, претерпевая то, что невозможно вытерпеть, и вынося невыносимое.

Сумев сохранить и поддержать структуру имперского государства, мы по-прежнему остаемся с вами»{424}.

В ноте, направленной японским правительством 10 августа 1945 г., указывалось, что «оно готово принять условия, перечисленные в декларации, опубликованной в Потсдаме 26 июля 1945 г. главами правительств США, Великобритании и Китая, к которой присоединилось советское правительство, при условии, что вышеупомянутая декларация не содержит в себе требований, наносящих ущерб прерогативам Его Величества как суверенного главы японского государства»{425}.

Заключение.

ПОСЛЕДСТВИЯ…

Два момента истины: реакция Гитлера на покушение на него 20 июля и его запланированное самоубийство — заставляют пересмотреть некоторые существенные аспекты отношения Гитлера к собственной жизни и к истории его страны.

Тот факт, что накануне смерти фюрер приказал разместить в своем бункере планы Линца — города, архитектуру которого он мечтал возродить еще подростком, наводит на мысль о наличии у него своего «Розового бутона», интимной тайны. Долговременная связь Гитлера со Шпеером — еще один признак никогда не заживавшей раны, обусловленной провалом художественных амбиций фюрера. Можно даже задаться вопросом, не связано ли его исступленное желание стереть в порошок города с великой архитектурой — Ленинград, Киев, Париж (участь Лондона обусловливалась другими намерениями) — с непреходящей экзистенциальной тревогой?

Пожалуй, наиболее значимы слова Гитлера после покушения в июле 1944 г.: «В 1918 году армия была предана тылом; сегодня тылу угрожает предательство армии». «Развод» с армией не давал ему покоя. Последний припадок истерической ярости овладел фюрером накануне его запланированной смерти, когда вновь прозвучало имя Рема, еще в 1934 г. предупреждавшего Гитлера о вероятности такого разрыва. А фюрер как раз для того, чтобы сплотиться,с армией, велел его убить.