Читать книгу "Молодой Сталин - Саймон Себаг-Монтефиоре"

16 февраля он подал прошение енисейскому губернатору о том, чтобы провести последние четыре месяца ссылки в близлежащем Ачинске, большом поселении с 6000 жителями, двумя церквями и одноэтажной застройкой, западнее по Транссибирской магистрали. Здесь жили Вера Швейцер и Каменев.

21 февраля он переехал на ачинскую квартиру Веры Швейцер. А за несколько тысяч километров отсюда, в Петрограде, бурлили события. Императрица Александра начала терять власть над городом. 23 февраля в столице бастовали толпы горожан – в это самое время в Ачинске Сталин заселялся в новый дом. “Вещей у него никаких не было, – вспоминала квартирная хозяйка. – Одет был в черное пальто, в серой папахе… <…> Из дома он уходил… после обеда и приходил поздно ночью”. Часто его навещала “женщина, чернявенькая, нос греческий, в черном жакете, и они подолгу сидели, а потом он выходил ее провожать и сам закрывал двери”. Эта женщина была Вера Швейцер, с которой Сталин в эти десять дней не разлучался: “Она все была у него”. Можно заключить, что они жили вместе, но мы не знаем, было ли между ними что-то большее, – хоть Швейцер и приветствовала его всегда поцелуями в губы: “Ах, Коба! Ах, Коба!”

В воскресенье 26 февраля в Петрограде на протестующих бросились казаки. Погибло пятьдесят человек. Кровопролитие только раззадорило толпу, царские солдаты начали дезертировать. На следующий день манифестанты взяли штурмом арсенал и раздали 150 000 винтовок. Полицейские участки поджигали, над жандармами чинили самосуд. Одного сбросили из окна четвертого этажа – толпа, орудуя палками и прикладами, превратила его тело в кровавую кашу.

В Ачинске ничего об этом не знали. Каменев и его жена Ольга – сестра Троцкого – завели у себя салон. “Я заходил к Каменевым провести с ними вечер, – вспоминает ссыльный Анатолий Байкалов, сын золотопромышленника. – Джугашвили, или, как мы к нему в разговоре обращались, Осип, был у них частым гостем”. Каменев, “блестящий оратор и искусный собедник”, затмевал “скучного и сухого Сталина, лишенного яркости и остроумия”. Когда Сталин что-то произносил, Каменев “отбривал его короткими, почти презрительными репликами”. Немногословный и угрюмый Сталин только попыхивал трубкой, чей “ядовитый дым сильно мешал красивой, но тщеславной и капризной жене Каменева”, которая “кашляла и просила Сталина перестать курить. Но он не обращал на нее внимания”.

А в Петрограде окончилось правление царя. 1 марта в Таврическом дворце было образовано Временное правительство во главе с князем Георгием Львовым. В том же дворце Совет рабочих и солдатских депутатов избрал исполнительный комитет во главе с грузинским меньшевиком Карло Чхеидзе. Две параллельных структуры стали реальной властью. Отрезанный от мира, не владеющий обстановкой, подавленный император пытался вернуться в столицу. Но пока задержанный императорский поезд стоял во Пскове, и царь стремительно терял поддержку своих генералов.

2 марта Николай II “вспомнил, что его убеждение твердо, что он рожден для несчастия, что он приносит несчастие России”, и отрекся от престола – но не в пользу своего сына, страдавшего гемофилией Алексея, а в пользу брата, великого князя Михаила. Последний стал Михаилом II, но только номинально.

Новый министр юстиции Александр Керенский телеграммой в Ачинск приказал освободить ссыльных думских депутатов: “Все в руках народа. Солдаты, Временное правительство, президиум. Тюрьмы пусты, министры арестованы, государыня охраняется нашими”. Тем вечером Ачинск наконец узнал о революции, но “все об этом говорили шепотом”.

“В день, когда мы получили телеграмму, был базарный день, – вспоминала большевичка Александра Померанцева, библиотекарша, жившая со Сталиным в одном доме. – Я решила, что крестьяне с базара разъедутся и ничего не узнают, побегу к ним и скажу, что царя нет… На пути я встретила тов. Сталина. Сталин посмотрел на мое возбужденное лицо и спросил: “Куда вы бежите?” Я говорю: “Бегу на базар, надо сказать крестьянам о перевороте”. Сталин “одобрил”, и Померанцева устремилась на базар.

3 марта Михаил II отрекся: правительство не могло гарантировать его безопасность. 14 марта ачинский градоначальник собрал городской митинг, на котором Каменев предложил послать телеграмму, восхваляющую гражданственность великого князя Михаила. Каменев впоследствии пожалеет об этом небольшевистском порыве. “Я узнал на другой день об этом от самого Каменева, который зашел ко мне и сказал, что допустил глупость”, – вспоминал Сталин в 1920-е (в тот день он отлучился в Красноярск). Каменев отрицал, что подписывал телеграмму, и обвинил Сталина во лжи.

Сталин телеграфировал Аллилуевым в Петроград, что возвращается. Последний вечер в Ачинске он провел с Верой Швейцер. 7 марта Каменев, Швейцер и Сталин приехали на вокзал и весело отправились в путь. Дорога заняла четыре дня. На каждой станции бывшие ссыльные состязались перед толпой с местными восторженными ораторами. Каменев говорил речи, Сталин наблюдал за ним. Он посмеивался над выступавшими и позднее передразнивал их наивные речи: “Святая революция, долгожданная, родная… пришла наконец-то!”

Утром 12 марта 1917 года, обутый в валенки и одетый в тот же костюм, в котором он был на злополучной вечеринке в июле 1913-го, Сталин приехал в Петроград. Из вещей у него были только плетеный чемоданчик и печатная машинка1.

Часть пятая

Поэту, певцу крестьянского труда, князю Рафаэлу Эристави

Когда крестьянской горькой долей,

Певец, ты тронут был до слез,

С тех пор немало жгучей боли

Тебе увидеть привелось.

Когда ты ликовал, взволнован

Величием своей страны,

Твои звучали песни, словно

Лились с небесной вышины.

Когда, Отчизной вдохновленный,

Заветных струн касался ты,

То, словно юноша влюбленный,

Ей посвящал свои мечты.

С тех пор с народом воедино

Ты связан узами любви,

И в сердце каждого грузина

Ты памятник воздвиг себе.

Певца Отчизны труд упорный

Награда увенчать должна:

Уже пустило семя корни,

Теперь ты жатву пожинай.

Не зря народ тебя прославил,

Перешагнешь ты грань веков,

И пусть подобных Эристави

Страна моя растит сынов.

Сосело (Иосиф Сталин)

Глава 38

Весна 1917-го: ошибки вождя

“Шел мягкий пушистый снежок, – пишет Вера Швейцер. – Стоило нам выйти из вагона на платформу, как на нас пахнуло политической и революционной жизнью столицы”. Сталин, член ЦК, вернулся в Петроград. Сбылась мечта его жизни. Но на Николаевском вокзале их никто не встречал. Сосо и Вера в упоении ходили по городу: “Сливаясь с толпой, мы пошли по Невскому”.

Гуляя по бульварам, Сталин мог больше не опасаться ареста, не искать старых знакомых, чтобы его спрятали. Стрельба, бунт, эйфория Февральской революции преобразили столицу: она стала чуть ли не самым свободным городом Европы. По Петрограду разъезжали лимузины – в том числе реквизированные у великих князей “роллс-ройсы” – и бронированные автомобили. Они неистово сигналили. На них катались рабочие, полуодетые девушки и солдаты, размахивая флагами и потрясая оружием. В свежих газетах отражались все возможные политические взгляды, а порнографические листовки рассказывали о безудержной лесбийской похоти поверженной императрицы и о ее оргиях с Распутиным. Пропала ненавистная полиция – фараоны; были разбиты двуглавые орлы, но классовая борьба еще даже не началась. По улицам расхаживали вооруженные рабочие и угрожали пугливым “буржуям”, но в театрах шли спектакли (в Александринском театре – “Маскарад” Лермонтова), а сметливые рестораторы открывали свои заведения в разгар уличных драк.