Читать книгу "Одно сплошное Карузо - Василий Аксенов"

Происходило восстановление прерванной литературной традиции. Уцелевшие звезды российского исторического авангарда в лице Ахматовой, Эренбурга, Катаева, Шкловского находили друзей в новом поколении. Внуки перепрыгивали к дедам через отцов, халтурщиков социалистического реализма.

Первым отрезвляющим моментом этого карнавала была хрущевская атака на молодое искусство в 1963 году, затем через три года последовали процесс Синявского и Даниэля, напряженный период создания отечественного Самиздата, противостояние Солженицына, начало массовой культурной эмиграции, возникновение группы «Метрополя» и ее разгром…

Сейчас, когда в официальной советской литературе появляются некоторые робкие попытки пробуждения после брежневской спячки, когда раздаются призывы к правдивости, к поискам, мы становимся свидетелями еще одной и сугубо типичной фальшивки умолчания. Идут разговоры о чем угодно, даже о Гумилеве и Набокове, даже о восстановлении в правах того романа, с которого мы начали наш сегодняшний разговор, то есть «Доктора Живаго» с его концепцией революции как регресса к Старому Завету, только лишь об этом ярчайшем в современной литературной истории периоде борьбы свободного слова против бюрократической гнили не говорится ни слова. Молчок, привычное свинцовое молчание, а между тем одним только осторожненьким смельчаковствованием Айтматова, Распутина и Вознесенского не обойдешься. Без честного диалога вместо демократизации возникнет новая фальшь.

Американцы иногда называют свои шестидесятые «временем пробуждения» от провинциальной догматической дремоты. Мы обычно считали наши шестидесятые временем короткого сладкого сна, за которым началась реальность брежневианы. Расцвет искусств, а именно расцветом искусств стала наиболее примечательна так называемая «хрущевская оттепель», проходил по всем фазам карнавала – первое опьянение и восторги, разгул, «буйство глаза и половодье чувств», вмешательство полиции и чугунное похмелье. С исторической перспективы, возможно, это могло выглядеть как прерванная генеральная репетиция большого праздника.

Чего мы можем ждать от нынешнего пока еще столь робкого оживления в советском искусстве: состоится ли спектакль или опять дружина вырубит свет и прикажет разойтись? Во всяком случае, без памяти о той генеральной репетиции все пойдет насмарку.

1986 (?)

Останкино и Петровка[329]

(Московский дневник, лето 1992)

1

Первое лето без комитетчиков. Первое лето без серпа и молота. Первое лето под трехцветным флагом. Первое лето российской желторотой демократии.

На следующий день после прилета парижским самолетом сын Алексей повез меня в Останкино к зданию телевидения, где проходила манифестация так называемых патриотических сил. Мы немного опоздали к кульминации события – прорыву товарища Анпилова с сотоварищами в здание. Бродя среди патриотов, мы даже не знали, что геройский этот поступок совершен. Впрочем, и то, что мы увидели, впечатляло. Реяли красные стяги с портретом то лысого человека, то усатого, то без оных. Рядом трогательно полоскались желто-черные полотнища с двуглавым орлом. Никогда до этого дня пролетариат не был так близок к аристократии. Много хорового творчества. Звучали «Широка страна моя родная», «Варяг» и «Боже, царя храни».

Газеты сообщали, что «патриотов» было от 25 до 50 тысяч. По нашим оценкам, на огромной площади более-менее плотными кучками стояло не более трех тысяч человек. Еще может быть столько же сидело и возлежало на окружающих газонах и в кустах. Преимущественно народ был ниже среднего роста. Много неряшливых женщин. Преобладали пожилые люди, была, однако, и молодежь, увы, не очень-то олимпийских качеств.

Мы легко пробрались к самому центру, старенькому грузовичку «ГАЗ», возможно, раритету первой сталинской пятилетки. Он был как раз украшен портретом Сталина в еще довоенном партийном френче. Хотелось сразу запеть: «И Сталин, такой молодой, И 37-й впереди!»

На трибуне ораторствовала старая женщина, явно не растерявшая комсомольского пыла. Седые локоны ее летели вровень с полетом красных знамен, создавая едва ли не символическую картину. «Водрузим флаги Советского Союза над всеми райсоветами нашей родной Москвы!» – возглашала она. Толпа отвечала восторженным ревом, криками «ура»!

Нацболы, надо сказать, иной раз не без ловкости используют возникающие на улицах словечки нового жаргона, в частности слово «прихватизация». «Долой буржуазных прихватизаторов! – кричала Зоя Космодемьянская. «Долой спекулянтов и взяточников, распродающих наше народное хозяйство иностранным капиталистам! Квартиры многодетным семьям, семьям рабочих!». Вполне естественно, толпа все больше распоясалась от этих призывов, от собственного скандирования «долой-долой», она уже готова была немедленно броситься и бить «прихватизаторов», если бы в этот момент ораторша не допустила какого-то странного ляпа. «Жилой фонд на нужды детских учреждений!» – выкрикнула она нечто вроде бы вполне разумное, но затем последовало: «Квартиру каждому выпускнику детского сада!» – после чего толпа, подхватив было и этот лозунг, осеклась и стала в некотором недоумении переглядываться, очевидно воображая выпускников детских садов, въезжающих в отдельные квартиры. Стоящий впереди меня мужичок оглянулся, смущенно пробормотал: «Что-то она тут немного не того…» «Да, немного не в ту степь», – промямлил я. Ораторша, ничтоже сумняшеся, заканчивала свою речь на самых высоких нотах: «Да здравствует наше знамя Ленина – Сталина! Да здравствует коммунизм! Долой оккупационное правительство дерьмократов и сионистов!»

Тут произошло непредвиденное. В стройном хоре «наших» вдруг прорезался какой-то «не наш». Человек лет шестидесяти с большущим носом, однако совсем не сионистских очертаний, начал выкрикивать нечто кощунственное: «Провокаторы коммунистические! Красные гады! Фашисты!» К нему тут же бросилось несколько фигур, послышалось: «Где тут засланный? Вот он! Вот он!» – протянулись скрюченные от ненависти женские руки. Без преувеличения можно сказать, что фурии коммунизма готовы были растерзать смельчака на месте. Патриотическая дружина, однако, спасла его от расправы и выволокла под белы руки за пределы площади.

Не вся толпа внимала в тот час ораторам со сталинского грузовичка. Многие занимались самодеятельностью. Всеобщее внимание, например, привлекал один из немногих здоровяков, красномордый малый в армейской фуражке набекрень, в тельняшке, из которой окороками выпирали малость татуированные руки: типичная внешность охотнорядца. Подыгрывая себе на чем-то, то ли на семиструнной, то ли на единственном витом волоске, он голосил: «Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин, и Макашов на битву поведет!»

На стенде тем временем вывешивалась стихотворная прокламация, видимо, только что зарифмованная Станиславом Куняевым в боевом штабе акции, то есть на Соборе русского народа в Колонном зале дворянского собрания. «Средь сионских мудрецов, всех мудрей Олег Попцов».

Не все в этой толпе блока оппозиционных сил были полностью единодушны. В какой-то момент я уловил довольно странный обмен мнениями. «А что за человек этот Лужков?» – спросил один. «А просто такой партократ наглый», – сказал другой. «Никакой он не партократ, – возразил третий. Дрянь он, а не партократ!»