Читать книгу "Серьезное и смешное - Алексей Григорьевич Алексеев"

«Lorsque tout est fini», тут уж я выпустил на сцену… улыбку! Я часто слышал этот вальс, знал наизусть французские слова и чуть иронически перевел их; автор советует не грустить, когда любовь кончилась, ибо клятвы любви свойственны безумию молодости, и она, эта любовь, отцветает так же, как цветы… Перед этой философией можно и улыбнуться!

Рецепты эти я позволяю себе предложить вниманию «просто хороших», а к «выдающимся» остаются те же похвалы и те же упреки, которые уже много лет не сходят с уст зрителей и с газетных страниц и которые рассыпаны в этой главе: раз ты выдающийся, так и выдавай на-гора свое остроумие, свой талант, свое мастерство, свое лицо!

И как ни странно, но даже к своему номеру (монологу, куплетам) часто, очень часто конферансье не имеет подхода и, не зная, как «всунуть» его в программу, начинает со спасительного: «Однажды мой сосед шел по улице и вдруг…», или «Как-то мой приятель мылся в бане и вдруг…», или «Мои соседи приехали в загс и вдруг…». Они, конечно, очень удобны, эти приятели и соседи, с них можно начать любой рассказ, к ним можно, как говорится, «присобачить» любую сенсацию. Сосед может идти по улице и вдруг узнать, что его жена родила троих, приятель может, намыливаясь в бане, растратить колхозные деньги, и невеста может вдруг оказаться его же тещей!..

Как же все-таки помочь конферансье не только выступать, но и вести концерт, или, как часто говорят, «подавать номера», а не только называть фамилии артистов?

Мне кажется, что нельзя надеяться, что «просто хорошие» сами себе придумают просто хорошие репризы, сценки, «подачи», нет, надо все это дать им! Ведь куплеты, монологи, вступительные слова заказывают писателям, в драме никому и в голову не придет требовать, чтобы актер сам себе написал хоть самую маленькую реплику, от певцов не ждут их собственных арий и песен, а «просто хорошие» конферансье — беспризорники и поэтому безрепертуарники и превращаются в «просто плохих»… Так заказывайте, товарищи, отвечающие за репертуар, писателям-юмористам шутки о танцах, сценки о певцах, «подачи» о фокусниках; закажите их побольше и раздавайте конферансье. Не большая беда, если одна и та же шутка окажется у двух или трех, ведь куплеты, монологи они друг у друга вору… простите, заимствуют, так пусть и сценки и подачи заимствуют! А если заготовите очень много, так и «вороимствовать» не будут! И, конечно, каждый способный конферансье сумеет, чуть-чуть изменив заготовленную шутку, приспособить ее именно к данному артисту, к его выступлению. Честное слово, это не так уж трудно!

И это не мечты, не нечто недостижимое, нет! Недавно меня пригласили на «разговор конферансье между собой», и если бы все, о чем они говорили, действительно стало если не обязательным, то хотя бы рекомендуемым нашим конферансье-трафаретчикам, — жанр «ведения концерта» возродился бы. Умный, находчивый и, самое главное, ищущий и находящий Олег Милявский (бесспорно лучший на нашей сегодняшней эстраде конферансье) сделал не доклад, не сообщение, а просто показал нам, как, по его мнению, надо вести концерт.

— Очень трудно, — сказал он, — продемонстрировать это, не имея за спиной участников концерта.

И тогда экспромтом на эстрадку этой комнаты вышла Елизавета Ауэрбах, хорошо знакомый нам автор и исполнитель своих «картинок из жизни». Она предложила себя в качестве нескольких участников концерта, изнывающих за кулисами, погибающих под ливнем репертуара конферансье. И вот они вдвоем сымпровизировали целый концерт: она несколько раз выступала, а он конферировал. Выпуская ее, он говорил заранее написанные шутки и серьезные вещи, но все они были так повернуты, так приспособлены, что казались навеянными тем, что рассказала Ауэрбах, или введением в то, что она сейчас расскажет. И что же? Не только я, но и все сидевшие в этой комнате почувствовали себя как бы соучастниками этого концерта, в котором каждый артист и уж, конечно, конферансье был не случайным человеком, а необходимой и неотделимой частью этого концерта-спектакля. И я не спрашивал Елизавету Борисовну, удобно ли ей было, когда она выходила на очередное «выступление» и когда она уходила после него. У нее был какой-то радостный вид — конферансье вовлек в ее творчество зрителей, и хотя это были ее товарищи, для которых ни Ауэрбах, ни ее рассказы не были новинкой, но при новой «подаче», под новым «соусом» Милявского все как-то преобразилось, стало ироничней и тем самым интересней. Казалось, в концерте участвуют многие, а ведь говорили только Ауэрбах и Милявский!

Если мы этого когда-нибудь добьемся, тогда наконец можно будет перестать ругать наших конферансье. Ведь ругают-то не со зла, а с желанием помочь, заставить призадуматься. А если просто ругать, так он и обруганный будет делать все то же!

А почему? Притерпелся? Или, может быть, эта ругань ему нравится, нервы щекочет? Или старинный взгляд работает: пусть ругают, лишь бы не молчали? Нет! Дело в том, что виноваты не только он, злосчастный конферансье, и его авторы, нет! Повернемся к чуть вышестоящим. Кто рекомендует или не одобряет репертуар конферансье? Директора филармоний, их замы, начальники отделов и, страшно сказать, администраторы. А много ли у нас знающих и глубоко понимающих эстраду директоров, худруков, завотделами? Это часто образованные люди, бывшие режиссеры, актеры и директора драматических или оперных театров, но это почти всегда люди, очень мало смыслящие и плохо разбирающиеся в делах эстрады, Эстрады с большой буквы; в театре им не повезло, а до пенсии осталось год или два, вот и идут «дослуживать» на многострадальной эстраде… И командуют, не зная как и не зная кем, а главное, не любя ее, эту эстраду…

А из-за этого артисты, режиссеры, писатели, раньше работавшие на эстраде, бегут от нее, зарок дают не работать с эстрадными организациями. Потому что наталкиваются или на замораживающее равнодушие, или на раздражающее неумение, или нежелание уважительно разговаривать…

Я уже рассказал о том, что в 1958 году М. Миронова, А. Менакер, Л. Миров, М. Новицкий, я и молодежь играли водевиль Коростылева «Переодетый жених». Когда наши спектакли закончились, некто из эстрадного начальства предложил мне, указав на одного из молодых актеров, пришедших к нам из самодеятельности:

— Вот… не хотите ли из этого, из молодого человека, из Миши сделать Смирного-Сокольского?

Процедил он это сквозь зубы и таким уничтожающе-пренебрежительно-покровительственным тоном, что я сразу и не сообразил, кого это из нас он уничтожил, кем пренебрегал и кому покровительствовал?

Но так как парень был явно очень способный, музыкальный, хорошо двигался и горел желанием, я ответил:

— Смирнова-Сокольского, конечно, делать не буду, а поработать с ним могу, по-Моему, он человек стоящий,