Читать книгу "Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке - Василий Авченко"

Ноябрь 1974-го, Людмиле Стебаковой

А время идёт. Впереди не так уж и много времени. Вот таковы печальные мысли.

1974-й, Алле Федотовой

Второй год я чувствую, что где-то висит кирпич, который упадёт мне на голову… Не помню уж кто сказал мне как-то, что каждому при рождении отпущено определённое число шансов испытать судьбу и выиграть. Одним ноль, другим сто шансов. И вот я вспоминаю двадцать из своих сорока и вижу, что слишком часто я её испытывал. И выигрывал.

1974-й

Только вчера ночью я решил, что могу удлинить свою жизнь тем, что параллельно могу жить в сочинённой книге, переселиться в неё… Уже давно я живу в постоянном присутствии смерти. Но если она неизбежна, зачем её трусить? Не лучше ли каждый день воспринимать как подарок? И именно неизбежность смерти накладывает на нас главное обязательство – жить просто и честно. И свободно.

Рубеж 1974–1975-го, Игорю Шабарину

Чертовски я устал от редакций, киностудий, Дома литераторов, пьянства, пишущей машинки, и душа просит простого: лодка, костёр да рыбалка. Да о смысле жизни подумать бы, закат посмотреть…

Куваев перечисляет сделанное за год: подготовил «Территорию» для журнала, «Роман-газеты» и издательства «Современник» (всё – различные редакции), киносценарии для «Мосфильма» и «Таджикфильма» («Территория» и «Бросок»). Ещё – радиопьеса, 80 % романа «Правила бегства», рассказ и «штук шесть десятидневных запоев с дикой болезнью после каждого»…

Эта короткая жизнь могла оборваться ещё раньше. Куваева не раз посещали мысли о самоубийстве. Уже в 1957-м он записывает: «Застрелиться? Так ведь это и смешно, и глупо, и, вероятно, страшно».

Начало 1960-х, Андрею Попову

Приходила в голову тоже традиционная мыслишка оборвать разом всю эту канитель ко всем чертям. Спасало чувство юмора и то, что я ведь не всё ещё попробовал, чтобы так вот отправлять себя к праотцам.

1962-й, Элле Бекчентаевой

Вот взять сейчас продырявить себя из винтовки…

1962-й, Ольге Кожуховой

Правила хорошего тона требуют застрелиться, но «в наш двадцатый век» смешно это дело, да и глупо…

1964-й, Ольге Кожуховой

Вчера напился «вдрызг» и хотел застрелиться. «Телевизионный ребёнок» (Федотова. – Примеч. авт.) отнял у меня двустволку и долго бил по щекам, по мордасам… Неужели я алкоголик?

1968-й, Ольге Гуссаковской

Стреляться не собираюсь… Но – проиграл! Проигрыш начался в Магадане, и доконало меня моё двухлетнее затворничество в этом Болшево… Сменить географию? Вместе с профессией. Или считать всё это временным приступом, мягко говоря, нервного истощения, который вскоре пройдёт…

1968-й, Юрию Васильеву

Ты приезжай. Повесимся здесь, вместе.

1972-й, Борису Ильинскому

В нравственном, моральном и психологическом, что ли, отношении – очень плохо… Если услышишь, что Олег застрелился, вспомни это письмо.

1972-й, Светлане Гринь

Я давно знаю, Света, что кончу дни тем, что застрелюсь. Но сейчас я этого не сделаю и ещё не скоро сделаю, так как не все книжки написаны, не по всем речкам сплавился и ещё ни разу не жил с любимой женщиной.

Тут же сообщает Светлане, что уже дважды пробовал самоубиться («не для пижонства», а «всерьёз»), но – «бог спасал для какой-то одному богу известной цели».

1973-й, Станиславу Птицыну

Жаль, если Глухой застрелился… На моей памяти это четвёртый или третий промысловик, который кончает так. Один на острове Врангеля, один на Чукотке. А всё с похмелюги, после серьёзного запоя…

По словам племянника писателя Дмитрия Куваева, весной 1975 года его мама Галина Михайловна приехала по делам из Терскола в Москву и застала брата в тяжёлом – запойном состоянии. Побыла с ним, как-то привела его в чувство и улетела в Терскол, куда сам Олег собирался прибыть через неделю. Не вышло: в Костино приехала Светлана, после чего Олег, судя по всему, вновь «сорвался» и поехал с ней в Переславль – к Чайко.

Тот апрель был в Переславле-Залесском необычно жарким.

Вот как описала последний день Куваева Людмила Чайко: «Светлана, Анатолий и я утром ушли на работу… На перерыв я пришла немного раньше положенного, в двенадцать часов была уже дома. Дверь в комнату Олега была закрыта. Только подумала: не буду мешать, дверь открылась, показался Олег. Увидев его лицо, покрытое крупными каплями пота, я испугалась: „Тебе плохо?“ Махнул рукой и потёр в районе сердца. Я сказала, что вызову „скорую помощь“. „Не надо“, – возразил он и спросил, есть ли в доме нитроглицерин. Мы были молоды, и таких лекарств в доме не водилось. Я кинулась к соседке напротив (у неё был телефон) и немедленно вызвала „скорую“. Нитроглицерина у неё тоже не было. Соседка подсказала, что во втором подъезде живёт медсестра. Я бросилась туда. Навстречу из подъезда – медсестра с медицинской сумкой. Поняла меня с полуслова. Когда мы вошли, Олег лежал на полу недвижно. Медсестра пощупала пульс и произнесла роковое: он мёртв. Я закричала, чтобы сделала укол. Укол действия не возымел. Подоспевшая „скорая помощь“ оказалась бессильна. В это время пришли на перерыв Светлана и Анатолий. Светлана, вся дрожащая, щупала пульс Олега и кричала ещё не ушедшим медикам: „Пульс есть, пульс есть, сделайте что-нибудь!“ На самом деле она приняла свой собственный сильно бьющийся пульс за пульс Олега».

Сердце Олега Михайловича Куваева остановилось 8 апреля 1975 года примерно в 12:15–12:20. Было ему сорок лет и (без четырёх дней) восемь месяцев.

Прощались в Москве, в ЦДЛ. Вместо Шопена звучала симфония № 40 Моцарта – любимая музыка Куваева. Похоронили на старом Болшевском кладбище, рядом с отцом.

Однажды Куваев написал Этлису: «Если бы некий там джинн предложил мне на выбор: написать хотя бы одну действительно хорошую книгу и плохо кончить в 45 или не написать ничего путного, но прожить до 80, я бы без секундного колебания выбрал первое».

Примерно так и получилось.

Послесловие

Вершины Куваева

Времена меняются.

Это, однако, не значит, что Куваев стал менее актуален. Предлагавший свою альтернативу безбедно-бесцельной городской жизни, он стал даже современнее, чем в 1960–1970-х. «Весенняя охота на гусей», «Территория», «Правила бегства»… – самая настоящая антиофисная проза, написанная в годы, когда вместо «офис» ещё говорили «контора». Куваев уже тогда боролся с «обществом потребления».

Написал Куваев сравнительно немного. Зато, как заметил по другому поводу Андрей Битов (кстати, выпускник геологоразведочного факультета Ленинградского горного, в юности тоже бредивший Пржевальским и даже получивший значок «Альпинист СССР»), – «лишнего не написал».