Читать книгу "Король без трона. Кадеты империатрицы - Морис Монтегю"

Этот тактический прием удался как нельзя лучше. Офицеры спустились в ров, гренадеры последовали за ними.

Тщетно гремели пушки, неслись ружейные выстрелы… Как было целиться по маленьким, одиночным, подвижным мишеням? Все потери ограничились пуговицей, сорванной с мундира графа де Вири. Наконец наступил момент, когда адъютанты и пятьдесят гренадер вскочили на парапет; Марбо впереди, за ним Лабедуайер, а непосредственно за ними Микеле и все остальные.

Микеле, правда, получил сильную царапину на лбу, но он и виду не показал, а спокойно достал свой носовой платок, устроил себе импровизированную повязку и побежал дальше, чтобы снова занять свое место впереди.

Тогда вся армия, с императором во главе, почтила этот геройский подвиг продолжительными, победными криками.

Австрийцы совершенно растерялись от неожиданности. Не давая им времени опомниться, Наполеон выслал дивизию к воротам Штаубинга. Саперы рьяно заработали топором и ломом. Ворота были взломаны, и город взят. Обезумевший неприятель бежал через Дунай. Весь мост был занят беглецами. Осыпаемая бомбами, вся прибрежная часть города занялась пожаром.

Император вошел в Регенсбург. Он первым делом позаботился о прекращении пожара, после чего проехал в монастырь, выходивший большими окнами на Дунай, и расположился там, так как мог из окон свободно следить за действиями армии принца Карла, расположившейся на левом берегу реки.

К вечеру Наполеон заметил в неприятельских войсках некоторое движение, а вскоре был свидетелем их отступления.

XXIV

Вечером Наполеон удержал у себя на обед маршалов Ланна, Бертье, генерала Морана и своих флигель-адъютантов Мутона и Савари, только что произведенного в герцога де Ровиго. За столом все разговоры вертелись, понятно, вокруг событий истекшего дня.

— Маршал, — сказал вдруг император, обращаясь к Ланну, сидевшему рядом с ним, — сообщите Бертье имена храброй молодежи вашего штаба, благодаря редкому самопожертвованию которых мы празднуем теперь победу.

— Ваше величество, — ответил Ланн, — во главе этого дела стоял капитан Марбо…

— Ага, знаю его, — заметил Наполеон, — верный слуга. Бертье, запишите: Марбо, эскадронный командир.

Бертье записал. Ланн продолжал:

— Потом идут мои адъютанты: Лабедуайер, д’Альбукерк и ординарцы: Микеле, Гранлис, Орсимон, Невантер, Мартенсар, Новар. Все они первыми кинулись на приступ и проникли в город.

— Запишите же, Бертье! — повторил император. — Необходимо вознаградить подобные подвиги.

Все присутствующие стали рукоплескать. Один лишь Савари почему-то насупился, но никто не заметил этого.

— Ваше величество, — с улыбкой сказал Бертье, — позвольте вам напомнить, что наши сегодняшние герои — те же самые поручики полка д’Оверна, которых мы чуть было не потеряли под Эйлау.

Это напоминание было полно тонкой иронии. Однако Наполеон ничуть не оскорбился преподнесенной ему пилюлей.

— Я это знаю, господин Бертье, — спокойно возразил он, — но если я был не прав в отношении этих молодых людей, то это лишь дает лишний повод к тому, чтобы вознаградить их теперь. Как же, помню, я заблуждался относительно этих молодых людей; меня сбивал с толку их аристократизм; я считал их непригодными и неподготовленными. Но они блестящим образом опровергли мое мнение. Они выказали чудеса храбрости и героизма. Тем лучше! Это служит наглядным доказательством того, что сверху донизу социальной лестницы Франции свойственна воинская доблесть. И, право, я не вижу причины, почему бы мне не наградить так же широко маркиза прежнего режима, как гренадера наших дней, раз они с одинаковой отвагой дрались бок о бок ради той же цели?..

Вокруг стола раздался одобрительный шепот. Но хмурое лицо Савари и теперь не прояснилось.

На этот раз это привлекло на себя внимание императора.

— Что с тобой, герцог де Ровиго? Чего ты нос повесил? — спросил он.

— Ваше величество, не увлекайтесь чрезмерно! — ответил Савари. — Между этими молодыми людьми есть очень подозрительные личности. Я буду иметь честь просить у вас, ваше величество, специального разговора на этот счет.

Наполеон пристально и молча посмотрел на Савари, а потом, помолчавши немного, спросил:

— Говорит ли сейчас мой флигель-адъютант или же мой бывший шеф жандармерии?

— Это говорит последний, ваше величество, — ответил с поклоном Савари. — У меня имеются точные сведения.

— Хорошо! Мы переговорим! — отрывисто кинул император и тотчас же перешел к обсуждению завтрашней битвы.

За десертом разговор перешел на философские темы. Некоторые из присутствующих сокрушались над участью погибших в этот день в бою. Но Наполеон не хотел жалеть их; он находил, что они погибли смертью славных, с честью пали во славу Франции, своей родины, как и подобает доблестным солдатам.

Тогда заговорил маршал Ланн. Он говорил медленно, вдумчиво, как бы взвешивая каждое слово. Присутствующие вспоминали потом его пророческие слова, когда несколько дней спустя он был смертельно ранен в битве под Эсслингом:

— Да, конечно, такое уж дело… Но такой конец вообще предпочтителен. Лучше умереть сразу, в полном расцвете сил, чем тянуть долгие, безрадостные годы прозябания, сидя у печки. Старость возмутительна! О, еле-еле тащишь ноги, поднимаешься по лестнице, передыхая на каждой ступени, с одышкой, с напряжением, когда по той же лестнице раньше вихрем взлетал, через четыре ступеньки! Плохо слышать, плохо видеть, сомневаться в себе, в своих силах, в своих умственных способностях… о, что за горькая доля! Да, несомненно, что трижды предпочтительнее умереть на поле битвы, с энтузиазмом, с саблей в руке!

Император протянул Ланну руку и снова, как прежде, обратился к нему на «ты»:

— Ты навсегда останешься храбрейшим из храбрых… Но ведь большинство людей не одиноки, у них есть семьи, дети…

— Им оставляют пример, — просто ответил Ланн. — В этом заключалась вся история войн империи. Как в высших слоях, так и в низших, все одинаково заранее приносили в жертву свою жизнь. Было ли это безумием? Может быть. Но, во всяком случае, в этом, несомненно, было величие.

Вставая из-за стола, император подал знак Савари и увел его с собой на балкон.

Наступила тьма, и в этой тьме кровавым заревом рдели развалины грустного пожара; волны Дуная отражали в своих подвижных струях багрянец пожарища; глухой шум извещал временами о разрушении какого-нибудь отдаленного здания. Кое-где перекликались дозорные трубачи… До императора доносился снизу неясный шепот от присутствия его многотысячной армии, улегшейся на покой.

— Ну-с, в чем же дело? — отрывисто спросил он.

— Это очень серьезно, — покачав головой, ответил Савари. — Должен ли я все говорить без утайки?

— Конечно, все как всегда! Почему этот вопрос?