Читать книгу "Матильда Кшесинская. Воспоминания - Матильда Кшесинская"

Меня однажды поразила одна из первых танцовщиц Опера в Париже, когда она пришла ко мне в студию в сопровождении Mr. L. Vaillat просить меня поставить ей что-нибудь из балета «Эсмеральда». Я была поставлена подобной просьбой в затруднение, не знала, что ей ответить, и не понимала, что, собственно, она от меня хочет. На мой вопрос, что она хочет, чтобы я ей поставила, она ответила, что сама не знает, что ей это безразлично, рассчитывая, по-видимому, что я ей помогу. Я совершенно не понимала вопроса: или это было полное незнание с ее стороны сюжета балета «Эсмеральда», поставленного на известном романе Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери», со сложным драматическим развитием, или отсутствие у нее артистического чутья и вкуса.

Неужели она не понимала, думала я, что как совершенно невозможно поставить лишь одну сцену сумасшествия из балета «Жизель», так как она будет непонятна зрителю без связи с предыдущими сценами, так же невозможно вырвать из балета «Эсмеральда» одну вариацию или сцену без ущерба для смысла этой вариации или сцены, которые останутся непонятными зрителю, и вне связи с общим развитием драматического сюжета балета они не произведут впечатления на публику.

Я постаралась ей объяснить все это в смягченной и деликатной форме и показать всю трудность поставленной ею мне задачи, но не знаю, поняла ли она меня или нет, и думаю, что скорее – нет.

В душе я была глубоко оскорблена и возмущена, что могли вообще обратиться ко мне с подобной просьбою и именно относительно «Эсмеральды», моего любимого балета, в который я всю душу вкладывала, и вдруг предложить мне вырвать одну сцену! Это было равносильно тому, что вырвать кусочек из моего сердца. Я тщательно скрыла свои внутренние, душевные переживания, и, чтобы не входить с ней в дальнейшие и лишние споры и объяснения, которые, я думаю, все равно ни к чему не приведут, я ответила, что в данное время очень занята и, к сожалению, не могу с ней заняться, но сообщу ей, как только буду свободна. Я так ей ничего не сообщила, да и она ко мне больше не приходила, и добавлю – к счастью.

Меня не забыли на родине. О родном балете

В 1957 году я смогла наглядно убедиться, и меня это так бесконечно тронуло и обрадовало, что, несмотря на события, на политику, на истекшее с моего отъезда из России время, мое имя на родине не забыто.

В этом году у меня завязалась переписка с директором Дома-музея Чайковского в Клину, под Москвой. В первом письме он писал, что в музее нету ровно ничего касающегося моей артистической деятельности, и в частности – моего участия в балетах на музыку Чайковского, и просил меня прислать фотографии и поделиться воспоминаниями о том, как я воспринимала и создавала роли в балетах на музыку нашего великого композитора. Два года спустя он поздравил меня с тридцатилетием моей студии, прося рассказать о моих выдающихся ученицах и поделиться моими педагогическими методами. Я занимаю в истории не только русского, но и мирового балета, писал он как-то, столь выдающееся положение, что грядущие поколения поставят мне в упрек, если я не напишу своих воспоминаний и не запечатлею того, что я помню о великих артистках, с которыми я встречалась или с коими я совместно работала и выступала. На родине проявляется огромный интерес к родному искусству, и я должна, писал он мне также, рассказать, что я о нем знаю и думаю, молодежи.

Исполняя его просьбу, я послала в музей не только башмаки, в которых в последний раз выступала, но и костюм, в котором танцевала «Русскую» в Лондоне в 1936 году.

Я любила и продолжаю любить родное искусство, и все касающееся балета не может оставлять меня безразличной. Ведь балет определил мою жизнь и дал мне в ней счастье.

В 1958 году московский Большой театр приезжал на гастроли в Париж. Хотя со смертью моего мужа я никуда больше не выезжаю, проводя дни или в студии за работой, для добывания хлеба насущного, или дома, я сделала исключение и поехала в Опера на него посмотреть.

Я плакала от счастья… Я узнала прежний балет… Это был тот самый балет, который я не видала более сорока лет. Душа осталась, традиция жива и продолжается. Конечно, техника достигла большого совершенства. Это должно приветствоваться, но при условии, чтобы техника не ставила себе целью удивить своей акробатичностью, а стремилась бы очаровать и увлекать. Большая заслуга в том, что в России, как нигде, сумели примирить и, я бы сказала, сочетать технику и искусство.

Мой сон

В Сочельник, под Рождество, убирая елку, я нечаянно задела ногой за ковер и так неудачно упала, что сломала себе ногу. Меня перевезли в Американский госпиталь, где сделали очень сложную и тяжелую операцию. Когда я еще лежала в госпитале, я видела в ночь с 16 (29) на 17 (30) января 1952 года сон, который тут и описываю.

Я вижу во сне, что вхожу в наше Театральное училище, в Санкт-Петербурге, со своими ученицами; я их не вижу, как это во сне бывает, но чувствую, что они около меня. Я им объясняю расположение комнат: вот направо, говорю я, две большие залы, где мы учились и репетировали, а в день училищного выпускного спектакля мы все встречали Государя Императора, Императрицу и всю Царскую семью, а налево, вдоль длинного коридора, расположены наши учебные классы. В конце этого коридора, я объясняю им, находится маленький училищный театр, где я выступала перед выпуском. Оттуда выходила вся Царская семья после спектакля.

Когда я давала своим ученицам эти объяснения, вдруг раздался чей-то возглас: «Они идут… они идут!» На мой вопрос, кто идет, мне ответили: «Царская семья». «Как – они идут, ведь их нет в живых», – ответила я. «Их души идут», – чей-то голос мне ответил, и в это время все разом запели: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробах живот даровав» – и трижды повторили. Потом все бросились вниз, им навстречу, и остановились перед настежь отворенными входными дверьми. На улице шумела буря, ветер гудел, лил проливной дождь, и чей-то голос крикнул, что Они не могут войти. Тогда все бросились наверх, на второй этаж, и снова трижды пропели «Христос Воскресе» и остановились в длинном коридоре, ожидая Их появления. Тут снова кто-то крикнул, что Они не могут войти, и мы все бросились в следующий этаж и запели снова «Христос Воскресе». Пока я бежала со всеми, я мечтала, что когда увижу Императора Александра III, то я брошусь на колени перед Ним и буду целовать ему руки, так я его обожала. Когда в третий раз пропели «Христос Воскресе», мы все остановились, снова в ожидании появления Царской семьи, но в этот момент я проснулась вся в слезах и продолжала горько плакать. Когда я проснулась, вся моя жизнь предстала перед моими глазами с особенной яркостью и отчетливостью. Я стала, лежа на больничной койке, вновь ее переживать и решила, что я должна написать мои воспоминания. Какая-то неведомая сила толкнула меня на этот шаг, как бы все время подсказывая, что я должна это сделать. И в госпитале я приступила к их составлению.

Часто мне предлагали издать мои воспоминания, но я всегда отказывалась. Не хотелось тревожить прошлое, теребить старые раны. Кроме того, у меня не сохранились драгоценные для меня письма Наследника, которые служили бы доказательством тому, что то, что я пишу о моей первой любви – о встрече с Ники, – правда.