Читать книгу "SPQR. История Древнего Рима - Мэри Бирд"

И некоторые современные почитатели кроткого философа Марка Аврелия поумерили бы свои восторги, если бы задумались о той жестокости, с которой он подавил сопротивление германцев: эта победа горделиво изображена в батальных сценах, кругом опоясывающих его памятную колонну, которая все еще стоит в центре Рима; хотя и не столь известная, эта колонна, несомненно, задумывалась, с тем чтобы перещеголять колонну Траяна, и с явным тщанием сделана на несколько сантиметров выше (см. цв. вклейку, илл. 10).

70. Типичная сцена римской жестокости с колонны Марка Аврелия. Связанных германских пленников поставили в ряд и казнят по очереди. Особенно свирепый штрих – голова, лежащая на земле рядом с телом

А еще нужно прибавить к этому все проблемы, связанные с отделением фактов от выдумок, которые мы находим в различных историях о злодеяниях Гая. Множество древних повествований о прегрешениях императоров, безусловно, готовят нам незабываемые открытия о римских предрассудках, подозрениях и поводах для беспокойства. То, как именно римские писатели представляли себе плохое поведение плохих императоров, говорит нам многое о культурных понятиях и нравственности вообще, от болезненного интереса (как и в наши дни) к сексу в бассейне до несколько более удивительного возражения против бесчеловечного отношения к мухам (возможно, показывающего, что в мире не было такой твари, которой Домициан поленился бы причинить боль). Эти свидетельства о реалиях императорского правления – смесь правдивого отчета, преувеличений и догадок, причем отделить одно от другого почти невозможно.

Происходившее за закрытыми дверьми дворца обычно было тайной. Да, какая-то информация просачивалась, делались какие-то публичные заявления, но по большей части процветали различные теории заговора. Не нужно было много ума, чтобы превратить несчастный случай на воде в сорвавшееся покушение на убийство (и в любом случае, как Тацит мог узнать о глупой уловке служанки Агриппины?). А еще массово плодилось то, что мы называем городскими мифами. В биографиях разных правителей мы читаем более или менее одинаковые истории и якобы импровизированные остроты. Кто именно – Домициан или Адриан – саркастически заметил, что никто не поверит в заговор против императора, пока того не найдут мертвым? Может быть, и оба. Может быть, Домициан придумал, а Адриан повторил. А может быть, это было почти что поговоркой по поводу опасностей высокого сана, и вложить это присловье можно было в уста практически любого правителя.

В более общем смысле главное значение для репутации каждого императора в истории имел способ перехода власти от одного к другому, поскольку их карьера и характер измышлялись так, чтобы отвечать интересам преемника. Основное правило римской истории заключается в том, что те, кого, как Гая, убили, подверглись демонизации. Те же, кто умер в своей постели и чью власть принял сын и наследник, родной или усыновленный, превозносились как щедрые и добрые властители, преданные интересам Рима и не принимавшие себя слишком всерьез.

Вот те соображения, которые в последнее время стали толчком для нескольких смелых ревизионистских попыток реабилитации самых печально известных императоров – чудовищ. В частности, некоторое количество современных историков представило Нерона как жертву пропаганды династии Флавиев, начиная с его преемника Веспасиана, а не как самовлюбленного матереубийцу-пиромана, который якобы устроил великий пожар 64 г. не только для того, чтобы насладиться зрелищем, но также чтобы расчистить место под свой новый дворец, Золотой дом. Даже Тацит признается, говорят реабилитаторы, что Нерон спонсировал эффективные меры по облегчению участи оставшихся без крова в результате пожара; а предполагаемый размах его новой резиденции, при всей ее роскоши (включая вращающуюся столовую), не помешал бережливому Веспасиану и его сыновьям использовать ее часть в качестве собственного дома. Кроме того, в течение 20 лет после смерти Нерона в 68 г. в восточных областях империи появилось по крайней мере три Лженерона, и даже с лирой, каждый из которых претендовал на власть, заявляя, что он и есть император Нерон, все еще живой, несмотря на сообщения о его самоубийстве. Всех их быстро убрали, но подобный обман предполагает, что в некоторых частях римского мира Нерона вспоминали с любовью: никто не пытается захватить власть, притворяясь императором, которого все ненавидят.

Подобный исторический скепсис – здоровое явление. Но он упускает более важный момент: каковы бы ни были взгляды Светония или других античных писателей, черты характера конкретных императоров не имели серьезного значения для большинства жителей империи, а также для основного корпуса римской истории.

Наверное, те или иные черты императорского характера были важны для элиты метрополии, советников императора, сенаторов и дворцовой прислуги. Вполне возможно, что повседневное общение с юным императором Нероном было несколько более утомительным, чем с Клавдием до него или с Веспасианом после. А отсутствие Тиберия, уединившегося на Капри, или Адриана, постоянно путешествовавшего по римскому миру (он был заядлым туристом, проводил больше времени в дороге, чем у себя дома), должно быть, оказывало влияние на бюрократические дела – на тех, кто напрямую был с ними связан, – включая в какой-то момент и самого Светония, который недолго работал секретарем Адриана.

71. Фрагмент украшения Золотого дома Нерона. Дошедшие до нас части, в большинстве своем сохранившиеся в границах фундамента более поздних Терм Траяна, впечатляют, но недотягивают до своих описаний. Несмотря на несколько обнадеживающих заявлений, точно установленных следов вращающейся столовой не найдено. Вполне возможно, что львиная доля сохранившегося оформления, оказавшая такое большое влияние на художников Возрождения (которые специально раскопали его, чтобы копировать), на самом деле находилась в служебном крыле дворца

Однако вне этого узкого круга, и уж точно вне пределов города Рима, где последствия щедрости конкретного императора могли коснуться и обычных людей, вряд ли на самом деле имело какое-либо значение, кто именно на троне, каковы его личные привычки, какие вокруг него интриги. И у нас нет совершенно никакого свидетельства того, что характер правителя играл сколько-нибудь значительную роль для модели управления в метрополии или за ее пределами. Если Гай, или Нерон, или Домициан на самом деле были столь безответственны, склонны к садизму и безумны, как их изображают, это не влияло или почти не влияло на внутренние закономерности римской политики. Скандальные рассказы и описания содомии (которые затушевывают реальную историю не менее, чем оживляют ее) лежат на поверхности, а в глубине и независимо от тщательно выстроенных афоризмов Гиббона находилась весьма стабильная структура управления и – как мы еще увидим – весьма неизменный в течение всего данного периода набор проблем и конфликтов. Именно в эти моменты, а не в конкретные идиосинкразии правителей, мы должны вникнуть, чтобы понять имперский способ правления. В конце концов, коня так никогда и не сделали консулом.