Читать книгу "Бен-Гур - Льюис Уоллес"

Дочь протянула ему просимый им свиток.

– «Но ты, – снова начал читать он, – но ты, Вифлеем, хотя и ничтожен среди тысяч городов Иудеи, из стен твоих явится предо мною Тот, Кто станет править Израилем». Это был Он, то самое дитя, которое видел в пещере Балтазар и которому он поклонился. Веришь ли ты пророкам, о мой хозяин? Дай мне, Есфирь, слова Иеремии[102].

Получив из рук дочери и этот свиток, он прочел:

– «Узри, вот пришли дни, сказал Господь, когда Я высоко вознесусь в роду Давидовом, и Царь будет править и процветать, и установит Он справедливость и право по всей земле. Во дни Его Иудея будет спасена, а Израиль обретет спокойствие». Он будет править как царь – как царь, о мой хозяин! Веришь ли ты пророкам? А теперь, дочь моя, дай мне свиток со словами того сына Иудеи, на котором нет ни единого темного пятна.

Есфирь подала ему Книгу пророка Даниила[103].

– Слушай же, мой хозяин, – начал старик. – «Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий… И Ему дана была власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его – владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится». Веришь ли ты пророкам, о мой хозяин?

– Довольно, я верю, – воскликнул Бен-Гур.

– Что же тогда? – спросил Симонидис. – Если Царь явится нищ, то разве мой хозяин от избытка своего не поможет Ему?

– Помочь Ему? Да, вплоть до последнего шекеля и до последнего вздоха. Но почему мы говорим, что Он явится нищ?

– Дай мне, Есфирь, слово Господа нашего, когда Он явился Захарии[104], – велел Симонидис.

Дочь снова протянула ему один из свитков.

– Слушай же о том, как Царь вошел в Иерусалим.

Произнеся это, старик принялся читать:

– «Ликуй от радости, дщерь Сиона… се Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной».

Бен-Гур отвел взор от старика.

– Что ты увидел при этих словах, о мой хозяин?

– Рим! – сумрачно ответил тот. – Рим с его легионами. Я жил вместе с ними в их военных лагерях. Я знаю их.

– Ах! – воскликнул Симонидис. – Ты станешь командовать легионами Царя, и миллионы воинов будут у тебя под началом.

– Миллионы? – переспросил Бен-Гур.

Симонидис несколько мгновений сидел, размышляя.

– Вопрос мощи не должен беспокоить тебя, – наконец произнес он.

Бен-Гур вопросительно посмотрел на него.

– Тебе было видение кроткого Царя, вступавшего в столицу, – отвечал Симонидис, – бывшего по правую руку от тебя, а по левую руку стояли закованные в бронзу легионы Цезаря, и ты спрашивал себя: «Что он может сделать?»

– Именно это я и думал.

– О мой хозяин! – продолжал Симонидис. – Ты не знаешь, сколь силен наш Израиль. Ты считаешь его жалким стариком, рыдающим на берегах рек вавилонских. Но ступай в Иерусалим во время праздника Песах, и встань на Ксистусе или на улице Менял, и ты увидишь, каков он есть. Завет Господа нашего, данный Им отцу нашему Иакову, оставался законом для нашего народа, и по завету этому сыны Израиля не переставали множиться – даже во время пленения. Они росли числом под пятой египтян, стиснутые римским кулаком, они спокойно множились и крепли; ныне же они воистину стали «народом и сборищем народов». Но это еще не все, мой хозяин. Чтобы правильно оценить силу Израиля – а сделать это надо, чтобы понять, что может сделать Царь, – ты не должен уповать только на природный рост народа нашего. Я имею в виду распространение веры, которая может унести тебя до самого края ведомой нам земли. Еще в обычае нашем есть, я знаю это, думать и говорить об Иерусалиме как о Израиле. Обычай этот можно сравнить с тем, как если бы мы нашли кусок вышитой материи и считали бы ее церемониальным одеянием цезаря. Иерусалим есть только краеугольный камень Храма или подобен сердцу в теле человека. Перестань взирать на легионы, хоть и сильны они силою своею. Обрати взгляд свой и сочти воинство верных тех, кто лишь ждет старинного клича: «К шатрам твоим, о Израиль!» Сочти братьев наших в Персии, детей тех, кто не вернулся из пленения; сочти тех, коими кишат стогны Египта и берега Африки; сочти еврейских колонистов, ищущих долю свою на Западе – в Лодинуме[105]и в торговых городах Испании. Сочти чистых кровью и прозелитов в Греции и на морских островах, на берегах Понта и здесь, в Антиохии; тех, кто по этой же причине живет в городах, лежащих в нечистой тени стен самого Рима. Сочти поклоняющихся Господу нашему в шатрах пустынь, лежащих вокруг нас, и в пустынях вдоль Нила; и в просторах степей вокруг Каспия. Не забудь и тех, что живут в пределах вплоть до древних стран Гога и Магога[106], тех, кто, отдаленные от нас неисчислимыми расстояниями, каждый год посылают дары Святому Храму в знак благодарения Богу – пусть они и далеко от нас, но мы можем рассчитывать и на них. Когда же ты сочтешь их, смотри! мой хозяин: вот сколько вооруженных рук ждет, чтобы ты принял их под свое начало; смотри! вот целое царство создано для Того, Кто грядет восстановить «справедливость и правосудие по всей земле» – и в Риме не в меньшей степени, чем в Сионе. Вот и ответ на твой вопрос: «Что может сделать Израиль, то может сделать и Царь».

Картина эта была нарисована молчаливым слушателям со всем жаром сердца старика.

На Илдерима слова Симонидиса произвели действие, подобное звуку боевой трубы.

– О, если бы я мог снова стать молодым! – воскликнул он, вскочив на ноги.

Бен-Гур же не двинулся с места. Все сказанное, он понимал это, было приглашением посвятить всю свою жизнь и состояние загадочному Существу, которое было в центре величайших надежд как Симонидиса, так и благочестивого египтянина. Идея, как мы видели, время от времени уже представала перед ним – впервые когда он слушал Маллуха в роще Дафны; затем, более определенно, когда Балтазар излагал перед ним свою концепцию, чем должно быть грядущее царство; еще позднее, во время прогулки по старому Пальмовому саду, она едва не сменилась решимостью. Но всякий раз она являлась и уходила только как идея, сопровождаемая более или менее острым чувством. Не так обстояло дело теперь. Ее выносил в своей душе знаток людей, он проработал все ее частности и преподнес слушателям как дело блестящее по своим возможностям и, безусловно, святое. Все это было похоже на то, словно доселе невидимая дверь вдруг отворилась, залив Бен-Гура светом и открыв ему доступ к поприщу, бывшему его единственной мечтой, – поприщу, чреватому блестящим будущим, великолепным воздаянием за труды и удовлетворением его амбиций. Достаточно было лишь одного прикосновения.