Читать книгу "Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945 - Вольфганг Отт"

— Force majeure, mon prince,[28]— сказал Тайхман.

Она действительно была шлюхой, настоящей шлюхой, потому что ей это нравилось. Она стала шлюхой по призванию. И более того: она была из тех женщин, которые во всей своей телесной наготе сохраняли тайну, которую не мог разгадать ни один мужчина — по крайней мере, так полагал Тайхман. На ней, кроме маленьких наручных часов и ожерелья из красных кораллов, не было ничего. Тайхман обладал ее стройным и гибким телом танцовщицы. Ее бронзовая, отливающая золотом кожа на ощупь напоминала спелый персик. На ней не было пудры и ни единого волоска. Он обладал ее телом, но это было все, чем он обладал. И когда ему казалось, что она принадлежит ему полностью — были такие моменты, — она каким-то непостижимым образом снова ускользала от него. «Это, по-видимому, одна из ее профессиональных уловок», — подумал Тайхман. Так или иначе, уловка срабатывала, что заставляло его овладевать ею снова и снова, и все самые удивительные, дикие и восхитительные открытия, которые он делал в ней, были лишь частями некоего единого целого, остававшегося недостижимым. Ла-Жон всегда выходила победительницей, и чем чаще она отдавалась, тем очевиднее становилась ее победа. Но это была не одна и та же победа: Ла-Жон придавала ей разные формы.

Позже она сказала, что он может провести эту ночь с ней. Когда он оставил ее предложение без ответа, она спросила, принимал ли он все ее знаки отличия так же молча?

— Знаки отличия?

— То большой Железный крест.

— У тебя что, ничего получше не было? Орден за заслуги, например, или что-нибудь другое?

— О, за заслуги есть ошшень хорошо. Я буду давать тебе его, но только после много Железный крест, compris?

— Нет, я хочу орден за заслуги.

— Oui, но этот ночь такая длинная…

Затем случилась неприятность. Они лежали бок о бок, расслабленные и умиротворенные. Задавали друг другу ничего не значащие вопросы и давали на них ничего не значащие ответы, курили сигареты и пили коньяк. Затем женщина встала, чтобы освежить себя духами. Чтобы не ходить неуклюжей детской походкой, как ходят обнаженные босые женщины, ставя ногу на всю ступню, она шагала на цыпочках. И вдруг ей пришло в голову попросить у него фотографию. Но у Тайхмана не было с собой фото. Он искал в своем бумажнике, но тщетно. Единственная фотография была наклеена на платежную ведомость, а ее он отдать не мог. Этого она не понимала; ей нужна фотография, говорила она; это все, что ей от него нужно, он даже мог не платить деньги. Это позабавило Тайхмана; вот так форма оплаты — он предпочел бы заплатить деньгами. Наконец, он нашел одну групповую фотографию, снятую еще в учебном лагере. Она внимательно рассмотрела фото. Тыкала пальцем то в одного, то в другого, и на своем нелепом немецком делала замечания по поводу их половой зрелости. Затем ее длинный, острый, выкрашенный красным лаком ноготь уперся в добродушное, почти детское лицо, и Тайхмана начало трясти. Он сжал руками подушку и зарылся в нее лицом, тихо постанывая.

Сначала Ла-Жон вскричала «Моn Dieu!», но потом замолчала и положила ему руку на голову. Она сидела так и ждала, время от времени поглядывая на часы.

Когда он успокоился, она зажгла сигарету и, оторвав его голову за волосы от подушки, сунула сигарету ему в зубы. Теперь он не мог зарыться лицом в подушку. Лежа на боку, он сквозь сигаретный дым смотрел на два крутых холма, увенчанных наблюдательными вышками.

— Он давно умер?

— Нет.

— Его бросили в море?

— Нет. Часть его плавает недалеко от укрытия для подводных лодок, а часть заколочена в дурацком ящике.

— Я так жалею тебя и…

— Кто это тебя так гладко выбривает?

— Ты не имеешь много друзей, n'est pas?

— О да, да!

— Тогда ты не всегда один?

— Нет, нет. Я не один. Не сейчас. Нет…

Когда он ушел от нее утром, у него было приятное чувство пустоты и легкости в гениталиях и свежая голова. Ла-Рошель спала, когда он возвращался к себе в лагерь Прьен. Город был тихим и на вид немного смазанным; над ним повисла весенняя дымка, освежающая прохлада, и, если бы улицы не были такими грязными, он мог бы сойти за немецкий город. Но запах был другим. В нем было что-то дурманящее, как у мускуса; это был запах соли и морской гнили — едкий запах гниющих водорослей. Но он был приятен. Погруженный в свои мысли, Тайхман сначала почувствовал на лице холодное дуновение ветерка, а потом что-то маленькое и жесткое ударило его в грудь. Особой боли он не почувствовал. И только потом услышал выстрел.

Он бросился на землю. «Меня только задело», — твердил он самому себе. Он услышал шаги и стук собственного сердца у каменной мостовой. Камень был холодным как лед. Он лежал на мостовой, прижавшись к ней щекой, и видел, как от дыхания у него перед носом вздымается легкое облачко пыли. В какой-то момент Тайхман почувствовал досаду, что запачкал руки.

Подошли двое мужчин. Он лежал неподвижно. Они двигались легко, по-кошачьи. «Я безоружен, — подумал он. — У меня даже ножа нет. Притворюсь мертвым».

Один из мужчин стоял над ним. От него разило перегаром. Когда он наклонился и рыгнул, Тайхман понял, что это был абсент. Словно косой, пролетающей над самой землей, Тайхман ударил мужчину рукой по ногам и свалил его на землю. Он услышал звук металлического предмета, упавшего на мостовую. Мужчина произнес «merde»[29]и что-то еще, чего Тайхман не понял. Тайхман дважды ударил его головой о мостовую. Затем он вскочил и побежал за вторым.

Мужчина бежал очень быстро. «Но я продержусь дольше», — решил Тайхман и припустил изо всех сил. Француз был маленьким и быстрым как борзая. Он спасал свою жизнь, и это придавало ему скорости. Тайхман забыл о своих ночных излишествах, у него сильно болел бок, хотя бежал он всего две-три минуты. К тому же он три месяца был заперт в стальной трубе. На бегу он понял, что заблудился; район был ему совершенно незнаком. Может быть, его заманивают в засаду. Расстояние между ними увеличилось. Он уже собирался было бросить преследование, но тут француз развернулся и пошел на него. Вероятно, он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы напасть на преследователя. Тайхман резко остановился. Что-то холодное и липкое стекало по его спине. Он задержал дыхание и заметил дубинку в руке француза. На секунду он увидел его лицо, которое, казалось, состояло из одного страха. И с мыслью, что француз напуган еще больше, Тайхман бросился на него.

Француз увильнул в сторону раньше, чем Тайхман успел к нему подбежать. Когда он занес дубинку для удара, Тайхман перехватил его поднятую руку снизу. Это был простейший захват из дзюдо; дубинка упала на землю. Француз окаменел от ужаса. И тогда Тайхман врезал ему кулаком с такой силой, словно хотел разбить его лицо на мелкие кусочки.

— Достаточно, парень, а то от него ничего не останется. — Тайхман почувствовал, как его оттаскивают в сторону. — Извините, что здесь случилось?