Читать книгу "Империя Волков - Жан-Кристоф Гранже"

Звал на помощь Зему Хунзен!

Она повернулась к нему, и Исмаил Кудшейи со слезами на глазах слабо шевельнул пальцами. Поколебавшись мгновение, она взобралась по ступеням, стараясь не попасть под огонь. Старик благодарно застонал. Его худая окровавленная рука потянулась к ней, но женщина не сделала ответного движения.

Она вскочила, держа пистолет на вытянутой руке, словно пыталась натянуть тетиву лука.

К Исмаилу Кудшейи пришло мгновенное озарение, он понял, зачем Зема Хунзен вернулась в Стамбул.

Все было очень просто: она пришла убить его.

Уничтожить источник собственной ненависти.

А может, еще и для того, чтобы отомстить за поруганное древо жизни. Корни которого он подрубил.

Он снова потерял сознание, а открыв глаза, увидел, как Азер кинулся на Зему. Они катались по полу у подножия лестницы в ошметках плоти и лужах крови. Они боролись, а пространство комнаты тонуло в дыму выстрелов. В воздухе звучали глухие звуки ударов, но не раздавалось ни единого крика. Глухое упорство ненависти. Яростная жажда победить врага и остаться в живых.

Азер и Зема.

Его собственное пагубное влияние.

Лежа на животе, Зема пыталась перехватить оружие, но Азер, навалившись всей тяжестью и удерживая ее за затылок, достал нож. Она вырвалась, перекатилась на спину. Он нанес ей удар ножом в живот. Она что-то глухо выкрикнула, изо рта хлынула кровь.

Лежа на возвышении с рукой, откинутой на ступени, Кудшейи видел все, что происходило между Земой и Азером. Его веки медленно поднимались и опускались, не попадая в такт биению сердца. Он молился, чтобы смерть забрала его прежде, чем закончится их схватка, но не мог заставить себя не смотреть.

Лезвие ножа раз за разом все глубже впивалось в плоть.

Зема выгнулась в последнем мучительном усилии, Азер отбросил нож и погрузил руки в живую рану.

Исмаил Кудшейи тонул в зыбучих песках смерти.

За несколько мгновений до своего конца он увидел протянувшиеся к нему окровавленные руки, цепко держащие добычу...

Сердце Земы в ладонях Азера.

Эпилог

В конце апреля в Восточной Анатолии начинают таять высокогорные снега, открывая дорогу к самой высокой вершине Тавра – Немруд-Дагу. Туристический сезон открывается позже, и на горе царят уединенная тишина и покой.

После завершения очередного дела человек с нетерпением ждал возвращения к каменным богам.

Он вылетел из Стамбула накануне, 26 апреля, и во второй половине дня приземлился в аэропорту Аданы. Отдохнув несколько часов в ближайшей гостинице, взял напрокат машину и ночью отправился в дорогу.

Он медленно ехал на восток, к Адыяману – ему предстояло преодолеть расстояние в четыреста километров. Вдоль шоссе тянулись обширные пастбища, в темноте они волновались, как море. Завитки тьмы были первым этапом, первой стадией чистоты. Он вспомнил начало стихотворения, которое написал в молодости на старотурецком: "Я бороздил моря зелени..."

В 6.30 он уже проехал Газиантеп, и пейзаж изменился. Вдали, в сером предрассветном воздухе, вырастали горы. Текучие поля превратились в застывшую пустыню. Голые вершины гор были красными и обрывистыми, кратеры напоминали высохшие головы подсолнухов.

Обычному человеку этот пейзаж внушал только страх и смутную тревогу. Он же любил желто-охряные цвета, побеждавшие синеву рассвета, для него в них было особое значение, ибо эта сушь вскормила его плоть. То была вторая стадия чистоты.

Он вспомнил продолжение своей поэмы:

Я бороздил моря зелени,

Заключал в свои объятия

Каменные стены и круги тени...

Когда он остановился в Адыямане, солнце только-только всходило над горизонтом. На городской заправке залил полный бак, пока служащий протирал ветровое стекло машины. Он смотрел на серо-стальные лужи и дома цвета бронзы, тянувшиеся до самого подножия гор.

На центральном проспекте находились склады "Матак", "его" склады, где в скором времени начнут обрабатывать тонны фруктов на экспорт. Он, впрочем, нисколько этим не гордился – тщеславие в обычном человеческом понимании этого слова было ему чуждо. Сейчас его волновала только близость горы... Через пять километров он съехал с главной дороги, кончились асфальт и указатели, осталась тропинка, петляющая по горе до небес. Вот теперь он действительно был на родной земле. Красноватая пыль, жесткая, колючая трава, густые рощи, серо-черные овцы. Он проехал через свою деревню. Навстречу шли женщины в шитых золотом платках с красными, словно отчеканенными из меди лицами. Дикие создания, вросшие корнями в землю, преданные вере и традициям, – такой была его мать. Возможно, среди этих женщин были и члены его семьи...

Еще выше он заметил на склоне пастухов в широченных куртках и тут же вспомнил себя, каким был двадцать пять лет назад, и улыбнулся при мысли о грубошерстном свитере, заменявшем ему пальто: сначала рукава были слишком длинны, но носил он его много лет, так что... Эти самые трикотажные рукава долго были его единственным календарем.

Внезапно в кончики пальцев пришло ощущение-воспоминание: вот он закрывает бритую голову ладонями, защищаясь от ударов отца, а вот украдкой погружает пальцы в нежные сухофрукты – он перетаскивал мешки с пряностями, возвращаясь вечером с пастбища. Иногда кожа на его ладонях до зимы оставалась коричневой от сока грецких орехов...

Он въехал в полосу тумана.

Все вокруг стало белым и влажным. Плоть облаков. По обеим сторонам дороги лежал снег. Особый снег вперемешку с песком, розовый, сверкающий.

Перед последним отрезком пути он остановился, надел цепи на колеса и ехал еще около часа. Сугробы, напоминающие формой прикорнувшего в истоме человека, блестели все ярче. Последний этап Чистого Пути.

Я ласкал заснеженные склоны,

Припудренные розовым песком,

Пухлые, как женские тела...

У подножия скалы он увидел стоянку, над ней угадывалась невидимая, укрытая складками тумана вершина горы.

Он вышел из машины и с наслаждением вдохнул воздух. Снежная тишина нависала над ним, как хрустальный свод.

Легкие наполнились ледяным воздухом. Высота здесь достигала двух тысяч метров над уровнем моря. Ему оставалось преодолеть триста метров. Чтобы набраться сил, он съел две шоколадки и, сунув руки в карманы, начал восхождение.

Он миновал хижину пастухов, закрытую до мая, и пошел по выступавшей из-под снега каменной тропе. Карабкаться наверх становилось все труднее, ему пришлось сделать крюк, чтобы обогнуть слишком крутой уступ. Он забирал влево по склону, соблюдая максимальную осторожность, чтобы не свалиться в пустоту. Под ногами скрипел снег.

Он начал задыхаться, тело подобралось, как перед прыжком, сознание прояснилось. Он вышел на первую, западную, террасу, но не задержался на ней: статуи здесь были слишком сильно изъязвлены ветрами. Он позволил себе отдышаться, постояв несколько минут у "алтаря огня": с площадки цвета зеленой бронзы, выбитой в камне, начинались сто восемьдесят ступеней к Тавру.