Читать книгу "Даниэль Друскат - Гельмут Заковский"

последней встрече, всего недели две назад, вечер был чудесный, почти летний, и я сказал:

«Давай немножко пройдемся?»

Они прошли до самых хорбекских угодий, на старое место у озера, поодаль от новенькой Штефановой купальни; там, как много лет назад, все еще можно было укрыться вдвоем за реденьким соснячком. Они долго лежали рядом в траве.

«Все как раньше, — засмеялась она, — и по-прежнему тайком. Когда у нас наконец будет своя постель?»

Он ласково улыбался, счастливый, упоенный любовью:

«Тебе достаточно выйти за меня замуж».

Она приподнялась и нарочно резко сказала:

«Зачем? Я прекрасно обхожусь без обручального кольца, хотя это и чревато известными сложностями — для человека, занимающего руководящий пост. У тебя дома мы редко остаемся одни, в Бебелове у меня за стенкой половина тамошнего начальства. Стены тонкие, знаешь, просто зло берет, когда по утрам на летучке коллеги как-то странно поглядывают на меня. Я почему-то начинаю думать, что они вовсе не слушают мои рассуждения, а гадают: интересно, мол, кто это был у нее ночью».

«Понимаю, — отозвался он. — Мне, между прочим, травяная постель не помеха».

«Тебе ничто и никогда не было помехой! — с упреком воскликнула она и вдруг бросилась ему на шею, осыпала градом поцелуев, потом сказала: — Каждый раз, когда мы вместе, мне, честно говоря, хочется все бросить, просто быть с тобой, и все».

Он упал навзничь, в траву, смеясь протянул к ней руки и воскликнул:

«Так иди же! И останься со мной навсегда».

Она задумалась.

«Знаешь, диплом достался мне слишком дорогой ценой, я целых одиннадцать лет ради него надрывалась, с таким трудом получила специальность, не могу я от нее так просто отказаться. А в твоей дыре работы для меня нет».

«Работы-то хватает, — протянул он. — Только для человека с ученой степенью нет».

«Перебирайся сам ко мне в Бебелов, для тебя там кое-что найдется. — Она вдруг фыркнула. — Я имею в виду соответствующее твоей квалификации».

«Неостроумно, — сказал он. — И, кстати говоря, твое предложение вообще неприемлемо. Именно теперь я не могу бросить людей на произвол судьбы».

Он вскочил, потянулся, расправил грудь — любил иной раз покрасоваться перед ней своей мускулатурой. Она глядела на него снизу вверх с должным восхищением, зная, что это ему нравится: он ведь тоже всего лишь человек. Он расслабился и невольно засмеялся:

«Надо наконец сделать эту чертову Волчью топь плодородной».

На минуту он впал в поучительный тон: на опытном польдере удастся, дескать, показать, чего можно добиться благодаря мелиорации, ведь удивительная вещь — четыре — шесть урожаев трав, прямо как на Ниле. Забота о кормах перестанет мучить кооператив, завтра о ней и думать забудут, но проект для Альтенштайна слишком велик, надо, чтобы подключились хорбекцы.

Он помог ей встать. Она охотно приняла помощь, покачнулась, словно от усталости, и прижалась к его груди. Он немножко покачал ее, неожиданно проворковал на ушко, что уже опять... разве она не чувствует. Она прыснула и припустила бегом. Виделись они по-прежнему редко, и в своей влюбленности порой дурачились, как молоденькие. Он скоро догнал ее, состроил влюбленные глаза, переводя дух, подступил совсем близко, она схватила его за плечо, но только чтобы надеть туфли.

«Давай-ка серьезно. Штефан не понимает пользы вашего проекта?» — спросила она.

«Все он понимает. Давно смекнул, зачем вы в Бебелове экспериментируете со своей суперфермой. Он, конечно, знает: если мы используем огромные площади Топи, то и работать нам надо не так, как раньше, значит, в один прекрасный день тут появится второй Бебелов, только, разумеется, крупнее и современнее, и тогда его герцогству конец, придется слезать с трона. Вот он и ерепенится».

«Ты поразительный человек, — сказала она. — Опять решил бросить вызов толстому Штефану».

«Верно, — улыбнулся он и добавил: — Ты меня, конечно, раскусила. Сама знаешь, у меня есть и очень личные причины».

Она притворилась дурочкой.

«Вот как?»

«Если я разделаюсь с Топью, если одержу победу, то здесь, в наших местах для животноводческого комплекса срочно потребуется человек с научной подготовкой, желательно доктор».

Она засмеялась и ласково потеребила его за нос:

«Что ж, раз так — давай!»

Они медленно зашагали домой через луга, на травы уже пала роса. Потом еще немного посидели рядышком на луговой ограде, глядя, как небо меняет окраску. В голубизне поплыли серые облака, горящие снизу алым пламенем, а над черноватым растрепанным лесом стеклянистой зеленью уже вставала ночь.

Розмари поежилась и поплотнее запахнула жакет.

«В шестидесятом году тоже создалась такая переломная ситуация, когда кто-то тебя шантажировал. Даниэль, отчего ты не пошел с повинной?»

В этот день они много любили и много смогли рассказать друг другу. Друскат был счастлив, а теперь как-то сразу замерз. Он спрыгнул с забора, долго стоял, отвернувшись, словно от холода обхватив себя руками и потирая ладонями плечи. «Спросила-таки, — думал он, — спросила сейчас, сейчас, когда больше никто этим не интересуется. Что ответить? Скажу, девочка была маленькая, когда умерла мать, что бы с нею стало? Всегда находится оправдание, откладываешь из года в год, в самом деле можно забыть. Розмари, я тебе уже однажды говорил, а может, только подумал: это случилось с совсем другим человеком.

В детстве я всегда боялся, что мне придется пережить что-то ужасное, непрерывно боялся. Однажды, на минуту, ненависть оказалась сильнее страха, тогда-то я и убил человека. Между тем прошло больше двадцати пяти лет, все эти годы я трудился ради жизни, в которой никому больше не придется никого и ничего бояться. Порой мне думается, если мой труд не способен возместить той единственной минуты, то мне это должно быть безразлично, но мне не безразлично.

Я был отверженным, и никому не понять, что для меня значило быть одним из многих единомышленников, товарищем. Ты знаешь, это не пустая фраза, и еще знаешь, что снова стать отверженным для меня равносильно смерти.

Что мне делать? Я не могу всю жизнь бояться шантажа. Я обязан прыгнуть. Может статься, я упаду, и все равно прыгать надо, я чувствую. Этим решится моя жизнь, и, может быть, я достигну берега».

Он повернулся к Розмари, взглянул на нее, но не сказал ни слова, только подошел и зарылся лицом ей в колени.

Возвращаясь в тот вечер в деревню, они не разговаривали.

За домом у Друската стоял белый «трабант».